Возвращение к легенде

Ему показалось, что сквозь расстояние он уловил вздох.

Секретарь горкома вернулся к себе. Поливода сидел, по-прежнему опустив голову.

— Григорий Степанович, — тихо сказал Орленко, — иди выполняй приказ, — он положил ему руку на плечо. — Иди.

Поливода молча встал, нахлобучил фуражку, не оглядываясь, вышел.

Вскоре воздух потряс взрыв. В ночное небо взметнулось пламя и, скользнув по крышам, рухнуло вниз.

«Это все… — тупо отозвалось в сердце. — Конец».

Через два дня они покидали город. Собственно говоря, его участь была решена еще на сутки раньше — утром 28 июня, когда генерал Снегов получил приказ командующего фронтом оставить Перемышль и отходить по направлению к Львову. Но тотчас выполнить его он не мог: поднимать войска в открытую, при свете дня было бы равносильно самоубийству. Обе дороги на Львов — железнодорожная и шоссейная — просматривались немцами с высот за Саном как на ладони и были наглухо перекрыты артогнем. Да и попробуй-ка только показать спину врагу, он тут же ринется вперед и всадит штык между лопатками… Надо было дождаться темноты, чтобы скрытно оторваться от противника и выиграть хотя бы несколько часов.

Время было за полночь, когда оборона рассыпалась на десятки походных колонн и маршевых групп. Немцы еще спали. Лишь изредка их дозорные выпускали в небо ракеты, высвечивая передний край. И тогда люди, выползшие из траншей и окопов, прижимались к земле и замирали. Было строго запрещено разговаривать и курить. Бойцы и командиры ползли молча, с плотно привязанными к спинам винтовками, придерживая руками котелки и саперные лопатки. Слышалось лишь тяжелое, сдавленное дыхание и шорох осыпающейся земли…

Пограничники и ополченцы отходили последними. Было уже совсем светло, когда Поливода остановил свой батальон на окраине города и приказал людям рассредоточиться. «Будем идти кучей — накроют нас всех, костей не соберешь», — сказал он и поставил задачу: выйти на шоссе Самбор — Львов неподалеку от местечка Рудки.

Немцы вели себя пассивно. Они видели на том берегу Сана пустые траншеи, разрушенные и полуразрушенные дома без каких бы то ни было признаков жизни, черные столбы дыма, поднимающиеся из глубины дворов, там, где, по данным их наблюдателей, находились штабы и склады, и мрачные, несмотря на солнце, безлюдные улицы с разбросанными на тротуарах и мостовых бревнами, ящиками, мешками с землей и песком… К подобным картинам многие из них привыкли еще по прежним походам в странах Европы. Но это было там, на Западе, где противник уходил и больше уже не возвращался. А здесь?..

Немецкий генерал, приехавший со своей свитой на набережную, долго рассматривал пустынный город в бинокль, не решаясь дать команду войскам перейти Сан. «Не хотят ли эти русские снова заманить нас в ловушку?» — думал он. Перед ним словно еще витала тень недавнего разгрома… Он приказал сначала послать разведку, и на тот берег, вброд, отправилась одна рота. И только когда командир роты доложил ракетой с Плаца на Браме, что «все в порядке», генерал, облегченно вздохнув, сел в машину и поехал к себе в штаб писать рапорт о взятии города — второй по счету, и, как он суеверно приписал от себя, бог даст — последний…

Все это стало известно, разумеется, уже потом, много лет спустя. А тогда, ранним утром 29 июня, небольшой отряд пограничников и ополченцев шел по зеленому, изрытому воронками полю, и люди то и дело оглядывались, ожидая погони.

Вскоре немцы оживились. В небе показалась их «рама», помахала крыльями, и батареи, стоявшие на Винной горе, перенесли огонь сюда, вправо от основной магистрали. Но люди продолжали идти, уже не залегая и не останавливаясь, а лишь подбирая раненых на повозки и молча, лишь одним взглядом прощаясь с убитыми…

Они шли на восток, выполняя поставленную задачу: прикрыть в случае преследования свою главную силу — 99-ю дивизию, которая двигалась где-то там, впереди, и пробивала путь к фронту, откатившемуся, возможно, к самому Львову.

За Пикулицами они увидели пылящих по шляху немецких мотоциклистов. Отбились от них на ходу, не останавливаясь. За речушкой Виар у Нижанковичей Орленко снова встретился с Поливодой. Бывший комендант Перемышля стоял с лицом, побуревшим от пыли, и мрачно смотрел на тянувшиеся по шаткому мостику повозки с ранеными. Он тронул Орленко за рукав: «Подожди, секретарь!» Они встретились взглядами и, поняв друг друга без слов, поднялись на холм, в последний раз оглянулись на город. Он был уже далеко, за желто-зелеными полосами полей и перелесков, одним концом приникший к земле, а другим, со своей Замковой горой, вздыбившийся в небо. Таким Орленко видел его впервые. «Как мертвый лев…» — подумал он и посмотрел на Поливоду. Комбат стоял, запрокинув голову, из глаз его текли слезы…

— Не журись, Григорий Степанович, мы еще вернемся.

Поливода молчал. На щеках у него каменели желваки, сильные пальцы, сжимавшие пряжку ремня, побелели. Мутные капли стекали по щекам и падали на петлицы.

Орленко сбежал с холма к реке, освежил лицо и вернулся в строй.

— Пошли! — сказал он ожидавшему его Королеву.

— Пошли….