Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

– Моему я еще во множество мест. Так что коротенько: мысль немее рыб, к дну, но, если их глушить, они всплывают наверх.

И повернув конферируемого за полу влево, И Я сделал знак воздуху. Тот наддал – и Шушашин быстро заскользил вперед.

Так же внезапно порыв ветра оборвался. Пальто спало, как парус в штиль. Шушашин, стоя у незнакомого, очевидно окраинного, перекрестка, среди заборов и низких крыш, с недоумением оглядывал обступившие его контуры. Вдоль забора к низкому крылечку и квадрату вывески над ним тянулась длинным солитером очередь. Людей, вжавшихся чередою плеч в доски забора, можно было принять – с расстояния в два-три десятка шагов – за пятна сырости или кляксы теней, но Шушашин в эту ночь видел как-то особенно остро и сразу же опознал: люди.

Прежде всего, желая эмансипироваться от возможных непредвиденностей, он застегнул шубу, подвернул полы и только тогда приблизился к очереди. «Любопытно, что им тут выдают?»

Проще всего было осведомиться у вывески. Шушашин так и сделал. На квадрате по четырем углам четыре знака – А, Е, I, О, а у скрещения диагоналей латинское – «contradictio».

Непонимающий взгляд Шушашина перешел от квадрата к ряду из людей. Еще непонятнее: стоящие лбами в затылки были в добротных шубах, над каракулями и мехами белели воротнички, а кое-где к носам липли стекла; под локтями у них вместо корзин и мешков поблескивала кожа портфелей и топорщились пачки тетрадей и книг. Шушашин, вероятно, не сразу бы решился на расспросы, если б не знакомая, по недавней еще утренней встрече, толстая шуба с воротником, встопорщившимся вокруг донца шапки. Ну да, конечно, это был тот, выселенный из своей головы.

– Будьте любезны, эта очередь за чем?

– За зачем, – прогугнило из воротника, и шуба отвернулась.

Но английский драп, стоявший двумя номерами дальше, переложил плотную пачку из-под одного локтя под другой и любезно проинформировал:

– Видите ли, тут мм… выдают логику. Если ваш талон М не отрезан, можно получить средние термины. Торопитесь, термина может не хватить. Только, пожалуйста, в хвост.

– А скажите, – выдернулась откуда-то сзади безлобая, на жирафьей шее голова, – а правда ли, что средний термин предположено в целях рационализации унифицировать?

– Понятия не имею.

– Разумеется, не имеете, раз вам его не выдали. По-моему, единоэмность надо всячески приветствовать: ведь М в «S есть Р» все равно никогда не попадает, следовательно, не все ли равно, какое оно там. На какого Канта нам…

– Ну, все-таки, – забурчало сквозь седую проволоку наеженных усов, – философия, позволю себе так выразиться…

– Философия? – качнулась шея. – Хорошенькое имечко: ведь это по-нашенски, без всяких там пи и си, «любовь к мудрости». Без двух секунд порнография-с.

– Ну а как же мне ее называть?

– Проще всего – никак. А если приспичило, ну, там как-нибудь: «соболезнование к мудрости» или что-нибудь в этом роде. А то вдруг… истиннизм и размысляйство.

– Правильно, – подхватило где-то из последних хвостовых позвонков очереди сипловатое профундо, – одобряю. Но все-таки с распределением логизмов недостаточно налажено. Путают. Посудите сами: в прошлый раз мне вместо «Baroko» ткнули «Barbara», а вместо «Bokardo» – «Bramantip». На кой ляд мне общеутвердительная посылка, когда мне нужно для моей статьи частно-отрицательную.

– Ах вот как, – протянула шея, – частно-отрицательную? А вам известно, что всякого рода частничество ликвидируется, а?

На минуту воцарилось молчание. Вдруг чья-то робкая фистула:

– Вот вы все знаете. Я, видите ли, писатель. Говорят, предстоит пересчет мыслей, и те, скажем, у которых их на протяжении «полного собрания» три, а не две или там четыре, а три…

– Разумеется, – отчеканил вопрошаемый, – вы бы еще сказали «пять-шесть», подобно тершемуся по заграницам помещику Чацкому. И в мышлении необходимо твердо держать линию на бедняцкие умы. А всех этих… и вообще писательский короб надо бы перетряхнуть. Пощупать, что там у вас под теменами.

– Помилуйте, решительно ничего, – взмолился фальцет.

– Гм, можно и ничее. И вообще строчкистов надо поукоротить. Держать литературу в тысячу голов – это нам не по средствам. Посудите сами: очередная тема у нас обычно одна, ну, и идеологии не две же. Если один рабочий одной лопатой в один рабдень вырывает один кубический метр, то и тысяча рабочих одной лопатой в тот же срок выроют тот же кубометр. Следовательно, сокращая штат беллетра, очередную можно обслужить одним дежурным пером. Вместо сотен гонораров – один, а вместо ста десятитысячных тиражей – один разпроархитираж в миллион экземпляров. В каком порядке дежурства? Допустим, в алфавитном или…

– Но ведь моя фамилия на у, – взвизгнул фальцет.

В это время дверь под скрещением диагоналей беззвучно распахнулась, и из разъятых створ ее пахнуло ледяной логикой. Ёжась и присутуливаясь, очередь стала медленно вползать внутрь.