Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

С тем же примерно успехом можно сосредоточиться и на чисто литературных ассоциациях. Кржижановский называл себя сатириком – в свифтианском понимании этого родового обозначения. Его герой – поэт и странник, alter ego автора – либо слишком мал, либо чересчур велик для окружающих. И потому неприкаян «в прекрасном и яростном мире». Но в принятом им свифтовском наследии таилась и наследственность: подобно Свифту, он замолк задолго до последнего своего дня…

Наконец, не лишена смысла и попытка вообразить судьбу этого писателя, так сказать, в сослагательном наклонении: что могло быть, если бы… Совершенно в духе Кржижановского, одним из первых в мире задумавшегося о вариативности истории и пребывания человека в ней и о роли ничтожных вроде бы, «условных» частиц в «закономерном» (как видится задним числом, «обратным взглядом») течении событий. Поводов к такого рода размышлениям его биография дает предостаточно. Например, наследство, оставленное ему дядей, Павлом Александровичем, в семнадцатом то ли в восемнадцатом году, – небольшая усадьба под Киевом (дом, сад с замечательным розарием) и достаточные для умеренной жизни деньги, – чего еще желать решившемуся на писательство! Только вот воспользоваться наследством племяннику – по известным причинам – не довелось, послужили ему лишь письменный стол, ставший грудою дров особенно лютой зимою, да чесучовый пиджак явно с чужого плеча… Или, допустим, отъезд, то бишь «бегство», или, как назвал его земляк и добрый знакомец, «бег» в начале двадцатых годов за границу, в эмиграцию, где ему, полиглоту, знатоку театра, музыки, литературы, философии, скорее всего, пусть не без труда и не сразу, удалось бы найти свое место в культурном пространстве межвоенной Европы. Тем более что возможность такая и раньше была – перед Первой мировой, накануне «настоящего двадцатого века». Тогда, в тринадцатом году, он, двадцатишестилетний, только что окончивший университет, уже решивший, знающий, что будет писателем, приехал в Париж. Бродил по набережным, взбирался на Эйфелеву башню, кружил Латинским кварталом, заходил в монпарнасские кафе – «Rotonde», «Dôme», «La Closerie des Lilas», а совсем рядом, на тех же улицах, за столиками тех же кафе, – Модильяни и Пикассо, Аполлинер и Бретон, начнешь перечислять – не остановишься, словом, все, кому предстоит создавать европейскую культуру XX века, его ровесники. И кажется: только шаг в cтopoнy, к ним, несколько французских слов – и он среди них, один из них…

Любая из этих версий имеет право на существование, потому что не противоречит ни автобиографическим сведениям, ни мемуарным свидетельствам, ни его прозе.

Общую же для всех вариантов документалистику можно изложить в нескольких абзацах.

Сигизмунд Доминикович Кржижановский родился 11 февраля (30 января) 1887 года в тогдашних окрестностях Киева, в католической польской семье. Отец, Доминик Александрович, отставной офицер, служил бухгалтером на заводе Рябушинского. Мать, Фабиана Станиславовна, урожденная Пашута, вела дом, растила детей – без намека на строгость. Мягкая и мечтательная, хорошая музыкантша, она мало соответствовала расхожим представлениям о многодетной хозяйке дома.

Выйдя на пенсию, отец Кржижановского купил домик на киевской окраине. Теперь это место, Демиевка, – почти центр, четверть часа ходьбы от Крещатика. Дом, понятно, не сохранился. Но уцелели и костел поблизости, и здание Четвертой гимназии, где учился Кржижановский – и еще многие киевские знаменитости, например Ярослав Ивашкевич и Александр Вертинский.

После гимназии, в девятьсот седьмом, Кржижановский поступил на юридический факультет Киевского университета, одновременно занимаясь классической филологией и слушая лекции по истории философии. В студенческие годы начал печататься: сперва – стихи, которые писал с отрочества, позже – путевые очерки об Италии, Австрии, Франции, Германии (маршруты его летних, «каникулярных» заграничных поездок были по тем временам обычны, даже банальны).

По выходе в 1913 году из университета добывал хлеб насущный в качестве помощника присяжного поверенного. А с восемнадцатого года, поддержанный другом, композитором Анатолием Буцким, бросил судебную практику и стал читать лекции по истории и теории литературы, театра, музыки, преподавать в Киевской консерватории, Театральном институте имени Н. Лысенко, в Еврейской студии.