Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

Кржижановский – современник и очевидец, быть может, единственного в истории театра «парада планет»: Станиславский и Курбас, Марджанов и Мейерхольд, Вахтангов и Михоэлс, Таиров и Михаил Чехов (кстати, со всеми, кроме Вахтангова, он был знаком). «Цветение формы», творение новой эстетики театра, мощное и стремительное, щедрое до разбросанности, когда с ходу не удавшееся не правится кропотливо, но размашисто – крест-накрест – перечеркивается, уступает место напору идей и замыслов, и кажется: так будет всегда, – однако в самом ритме, в сгущении театральных событий до критической массы – предчувствие цейтнота. Впрочем, естественнейшая форма самообмана – принимать эпилог за пролог.

И как раз в эпицентре происходящего Кржижановский пытается изложить философию театра, где любая собственно эстетическая система – только следствие, частный случай, многообразие само собой разумеется. В разгар режиссерской экспансии он рискует быть непонятым, заговорив о том, что «наш паровоз в тупик летит», если оставить актера в нынешнем «крепостном состоянии», если не вспомнить о непроизводительности в конечном счете рабского труда. Потому что иначе

театру не стать миром – а именно так и ставится задача.

Сейчас – ретроспективно – «Философема о театре» органически вписывается в ту картину, естественно связывает концы с концами и напоминает умеющим читать и думать о заведомой ограниченности, то есть итоговом неуспехе попыток освоить опыт и наследие каждого из названных корифеев театра само по себе, вне спектакля, в котором отыграна его роль. Тогда же она представлялась чересчур общей, недостаточно новизною очарованной, чересчур назойливой в «генеалогических» напоминаниях. Потому, думается, и не нашла издателя, а не из-за цензуры, которой еще не до подобных тонкостей было, не то что к концу двадцатых, когда она, несомненно, среагировала бы на пассажи вроде того, где объясняется, почему «такому государству не нужен и даже опасен эпос… нежелательна и лирика».

Но всего любопытней, что эта по размерам статья, а по емкости книга, на равных вступающая в диалог с высшими театральными авторитетами, – первая теоретическая работа Кржижановского. Дебют, наводящий на мысль о бенефисе. Сработала психология не исследователя – художника, всегда видящего целое прежде отдельных, составных

частей. И так было всю жизнь: ни одной эпизодической роли, ни одного случайного – без последствий

 – дела. Даже не имея возможности заниматься тем, чем хотел, он, по известной английской поговорке, умел полюбить то, чем доводилось заниматься, и всегда по-своему, оригинально, глубоко…

Идеи Кржижановского и его понимание природы театра оказались близки Таирову. И по его предложению Кржижановский сочинил пьесу «Человек, который был Четвергом» «по схеме Честертона» (сценография А. Веснина), с успехом шедшую на сцене Камерного театра в 1923–1924 годах, а годом позже – на гастролях театра в Германии и Австрии. И тогда же подготовил к изданию рукопись написанной еще в Киеве первой книги – «Сказки для вундеркиндов», так и не вышедшей, как, впрочем, и четыре другие, тоже впервые опубликованные полностью лишь в начале нынешнего века, в Собрании сочинений.

В московских литературных кругах он довольно быстро стал известен, даже популярен. На авторские чтения его новелл неизменно собиралось немало народу. Дебют состоялся вскоре после переезда: 22 мая 1922 года, в восемь часов вечера, в Третьей студии МХТ (Арбат, 26; будущий театр имени Е. Вахтангова) он читал «Сказки для вундеркиндов» на заседании Вольной философской ассоциации (Вольфилы), вскоре закрытой властями. А затем были выступления в Таировском театре, в варьете «Кривой Джимми», располагавшемся в подвальчике первого московского «небоскреба», знаменитого «дома Нирнзее», близ памятника Пушкину, на «Никитинских Субботниках» – тут же, на Тверском бульваре, напротив Камерного театра (в том же доме, этажом выше, помещалась мастерская «классика фотопортрета» Моисея Наппельбаума, с которым Кржижановский в годы нэпа создал было небольшую киностудию и даже сочинил пару короткометражных сценариев (однако либеральные времена кончились, едва начавшись), в полуподвале у бывшего секретаря Московского Религиозно-философского общества П. Н. Зайцева (Староконюшенный переулок, дом 5, в двух шагах от Сивцева Вражка), куда специально послушать Кржижановского приходил Андрей Белый, у Георгия Шенгели и Марка Тарловского и еще в многочисленных домашних литературных салонах – в частности, у живших неподалеку от него Каменевых, что впоследствии едва не погубило его…