Возвращение Одиссея. Будни тайной войны

– Никуда тебе бежать не надо. Твой костюм просто идеален. Ты в нем вылитый Эррол Флинн.

– А это еще кто такой?

– Здрасьте. Не знаешь Эррола Флинна? Это ж некогда первый герой-любовник Голливуда. Красавец мужчина. Умер, правда, жаль, рано. Вот... вот именно таким взглядом он на женщин и смотрел. С ума всех сводил. У-у, соблазнитель.

– Ну уж, конечно. Хе... соблазнитель.

– Смейся, смейся. Ой, чувствую я, стать мне сегодня объектом такой дикой зависти. Все бабы в ресторане на тебя пялиться будут. До одной.

– Хелен, ну прекрати. В конце-то концов.

– И не дай бог, ты начнешь за кем-то ухлестывать. Не дай бог.

* * *

Потом они сидели в ресторане со звучным колюще-рубящим названием[66], за угловым круглым столиком на двоих. Справа от них, на массивной гранитной подставке, красовалась роскошная огромная ваза из зеленого с красными вкраплениями гелиотропа, в форме гигантского вытянутого бокала, на низкой ножке, жерло которого было забито пышными разноцветными букетами из свежих цветов. Слева и чуть сзади возвышалась трехметровая мраморная матрона в длинной тунике, своей строгой величественной позой напоминавшая Фемиду, только без весов и повязки на глазах. Стол, покрытый тугой белоснежной скатертью, был беспрестанно, в течение всего их затянувшегося пиршества заставлен разнообразными изысканными яствами, среди которых, как и обещалось, были замечены и икра в ледяной розетке, и пельмешки с гусиной печенью и черными пахучими грибами, и омар, и шампанское тридцатилетней давности в отдраенном до блеска ведерке, и ряд других шедевров кулинарного искусства, коими всегда так славился отель «Ритц», единственный в Париже, да, пожалуй, и в мире, кто мог бы похвастать своей собственной школой французской гастрономической кухни. Сидели они там долго, весело и даже немного шумно, сидели почти до самого закрытия. При этом они не только трапезничали, но и танцевали, и, надо заметить, танцевали много, а после десяти часов (когда ансамбль из полутора десятков струнных и иных сопутствующих инструментов, в строгой филармонической униформе, отыграв недолгую вступительную часть, состоящую из обязательной итальянской барочной тягомотины, разбавленной всякими прочими Гайднами, Генделями и Глюками, постепенно перешел к классике более удобоваримой консистенции, предлагая почтеннейшей публике не только, скажем, венгерские танцы Брамса и неаполитанскую тарантеллу Россини, но и более поздние вальсы и танго) их уже вообще было практически не согнать с широкого паркетного круга перед оркестровым подиумом.

Ушли они из ресторана далеко за полночь, чуть уставшие и возбужденные золотистым искристым напитком, веселой, фривольной беседой и танцами, всякий раз пробуждавшими в каждом из них очередную волну тайного, сладкого предвкушения.

Поднявшись по широкой парадной лестнице на второй этаж, они, бесшумно ступая по нежной ворсистости бесконечного персидского ковра, обнявшись, медленно пошли по приглушенно освещенному пустынному коридору. В какой-то момент, когда Хелен, то ли по причине своих слишком тонких и высоких каблуков и узости длинного платья, то ли под воздействием легких винных паров, а скорее всего, в силу совокупного воздействия всех этих обстоятельств, неожиданно оступилась, он уверенным и быстрым движением подхватил ее за талию и еще сильней прижал к своему крепкому торсу. В следующее мгновение, грубо смяв ее в своих объятиях, он уже впивался жадным поцелуем в мягкие, покорные губы, в то время как руки его, соскользнув с талии, бесцеремонно забирались все дальше и дальше в глубокий, доходящий почти до низа спины вырез ее вечернего платья.