Враги

Вся забота Анны Алексеевны сводилась теперь к тому, чтобы хорошо выдать дочерей замуж. Она никогда не говорила с ними об этом, но, сидя за своей работой по вечерам, думала, что Ольге уже девятнадцать, пора подумать и о будущем.

Девушка была очень хороша собою, рассудительна, деловита, чудесная хозяйка. Она много читала, прилично знала английский язык, немного играла на пианино, на службе ею были довольны. Она имела ровный, хороший характер, была услужлива, весела, добра. За ее судьбу Анна Алексеевна не волновалась.

Младшей Наде замуж было ещё рано. Но о ней Анна Алексеевна думала больше всего. Беспокоил живой характер Нади, ее бурный темперамент, экспансивность, непоседливость, непослушание. Девушка была красива и вечно окружена поклонниками, с которыми, по мнению Анны Алексеевны, как-то нескромно кокетничала, ходила танцевать на какие то вечера, откуда возвращалась иногда очень поздно. Почему-то окружала Надю, главным образом, молодёжь советская – и это было предметом вечных стычек Нади с матерью и сестрой.

– А мне всё равно! – непокорно вскидывала кудрявой головой Надя. – И Сахаров, и Дружинин – ребята воспитанные, хорошо одетые, хорошо танцуют. А что они советские и служат на КВжд – мне какое дело? Я в политике ничего не понимаю.

Мать тревожно смотрела в упрямые глаза Нади и начинала рассказывать об убеждениях отца, о событиях в Николаевске, о гибели Николая Ивановича, Леонида, Тамары. Но Надя слушала невнимательно.

– Знаю! Но всё это прошло, нельзя всю жизнь об этом думать. И потом не виноваты же Сахаров и Дружинин в том, что произошло в Николаевске…

– Но они из тех, – возражала Анна Алексеевна, – которые хотят из всего мира сделать один общий Николаевск…

– Ах, оставь, мама! Ничего они не хотят сделать! Танцуют, весёлые ребята – больше ничего.

Она уходила из дома, не говоря, куда идёт, возвращалась поздно и дерзко отвечала матери, что уже кончает гимназию, уже взрослая, а потому сама знает, что делать. В спор вступала проснувшаяся Ольга, но и ей Надя отвечала грубо и дерзко. «И в кого она такая?» – тревожно думала Анна Алексеевна. Как-то незаметно, за разными заботами, проглядела Анна Алексеевна, что превратилась Надя, ещё недавно девочка с косичками, в рослую, полную девушку, бойкую, живую, со смелыми, красивыми глазами, с чуть вздёрнутым носиком, немного резкими движениями, модернизированную, шумную, с категорическими суждениями, уверенную в себе, спортсменку, любительницу танцев, кино и флирта.

Один из ее поклонников, Дружинин, назвал её однажды «пикантной» – и девушке это страшно понравилось, а Анну Алексеевну больно задело. «Раньше таких вещей девчонкам не говорили» – печально думала она. – «Проглядела, проглядела, старая дура! Фокстроты, кино, советские эти мальчишки – не свели бы они её с ума».

Анна Алексеевна находила у Нади советские книжки и ругалась с ней из-за них.

– Грубо всё это, не литература, уж очень обнажено всё, ничего святого, – говорила Анна Алексеевна.

– Ну и что ж! – резала Надя и встряхивала кудрями. – Зато правда, сама жизнь. Не прикажешь ли читать ваши эмигрантские бредни?

– Да ты что, совсем советской стала? – ужасалась Анна Алексеевна. – Ты понимаешь, что говоришь?

– Понимаю! Советская я, не советская, но всё новое мне нравится. Жизнь не может застыть в старых формах, жизнь идёт вперёд. Я не могу вечно думать о том, что было раньше. Так и жизнь пройдёт. Ты всё молишься, панихиды служишь – я тебя понимаю, но не могу же и я отдать этому всё своё время…

– Побойся Бога, Надя, ведь это панихиды по твоим отце, брате, сестре… что ты говоришь?

– Мамочка… ты не думай… я вовсе не хочу тебя обидеть. Но не могу я только о покойниках думать…

– Не чужие же это покойники… это куски нашей жизни, нашей души, нашего тела… Как ты не понимаешь…

Анна Алексеевна чувствовала себя не в силах объяснить дочери то, что хотела выразить, и заливалась слезами. Надя бросалась к ней, обнимала её, целовала. А потом спокойно, как ни в чём не бывало, уходила куда-то, не сказав, куда, и возвращалась поздно. Постепенно крепкая и высокая стена вырастала между матерью и дочерью, а потом и между сестрами.

Ольга была другая. Тоже с крепким характером, тоже не всегда откровенная с матерью, но внимательная к ней, всегда помнящая, что перенесла мать, всегда чтущая память так страшно погибших отца, сестры, брата. Мать часто смотрела на неё, когда она что-нибудь читала или думала, сидя неподвижно, – и вспоминала такой же нежный, тонкий профиль старшей дочери. Они не были очень похожи, но именно профиль был один и тот же и иногда Анне Алексеевне хотелось тихо, тихо позвать:

– Тамара…

И спохватывалась, вытирала потихоньку глаза и говорила:

– Что ты читаешь, Оля?

– Алданова – «Девятое термидора». Замечательно, мамочка! Ты читала? Какое сходство с русской революцией – просто удивительно! Я, знаешь, иногда думаю, что, видимо, всё в мире повторяется. Вот и революции тоже: террор, зверства, расстрелы, даже очереди, весь быт, вся жизнь.