Время междуцарствия

– О да, мне хотелось бы. Тысячу, десять тысяч раз хотелось отомстить этой зазнавшейся дряни, которая с того самого дня, как ты родился, мечтала избавиться от нас обоих! Как будто ее собственный сын был рожден наследным царевичем, а она сама – законной женой его величества, – с ненавистью шептала Тия скороговоркой. – С самого начала… всю жизнь, сынок, я смотрю, как все желают избавиться от тебя!

Пентенефре скривился с мукой, словно от нестерпимой боли: больше всего на свете он не желал продолжать этот разговор – но и сделать вид, что ничего не понимает, уже не мог:

– Так это… это преступление, – слово «убийство» словно встало у него в горло мерзким колючим комом, так и не оказавшись произнесенным, – это преступление было совершено по твоему приказу?

Тия поджала губы, по-прежнему широко распахнутыми глазами впиваясь в его лицо.

– Я пыталась, – призналась она в конце концов – честно и страшно. – Я бы своими руками сделала все, что нужно… если бы не была твоей матерью и мои действия не могли навредить и тебе. Всю жизнь мне не доставало власти, чтобы уничтожить всех твоих врагов! Столько раз… столько… – голос ее дрожал, прерываясь – Пентенефре никогда раньше не видел ее столь взволнованной. – Я предлагала много разных возможностей им, но никто не согласился… Знаю, что ты не поверишь теперь, но то, что случилось вчера – не моих рук дело: кто-то опередил меня, – закончила царица уже тверже, опуская взгляд.

Внезапная и невольная почти откровенность явно далась ей нелегко: тонкие, аккуратно натертые кармином губы подрагивали, глаза горели болезненно ярким огнем. Пентенефре видел, что причинил матери боль своими расспросами, и это чувство сразу отдалось в его груди неприятным раздражением – не на Тию, а на самого себя. Конечно же, бесполезно и глупо было говорить с ней об этом! Разве могла простая наложница, хоть и родившая сына и ставшая затем царицей, добиться такой поддержки, чтобы устранить самого владыку Та-Кемет при помощи немногочисленных сторонников? На это мог быть способен совсем другой человек – более влиятельный, хитрый… более всего заинтересованный в смерти старого фараона!

– Теперь понимаешь, что именно вокруг нас происходит? – сжимая его плечи, зашептала Тия. Расширившиеся зрачки ее смотрели в самую душу царевича: – Единственный наш выход – это упредить их удар и напасть первыми! Я постараюсь привлечь на нашу сторону начальника дворцовой стражи Хет-хемба: все знают, что это человек негодяя Та, но прежде всего он необыкновенно жаден и падок на деньги – если пообещать ему достаточно, можно рассчитывать на содействие. Ты же должен сегодня же увидеться с сановниками Меру и Сенахти.

– Я непременно встречусь с ними, – заверил ее Пентенефре, отводя глаза с приметной растерянностью; внезапная мысль, которую он никак не мог оформить в нечто ясное, именно в эту минуту – слава всем богам! – наконец-то посетила его. – Но сейчас – сейчас мне нужно повидать еще одного человека; затем я вернусь и примусь за дело, матушка, – пообещал он, заметив беспокойство в глазах Тии.

То, что мать была, по крайней мере, отчасти права в этом чувстве, Пентенефре понял сразу же, едва покинув покои. Никто, конечно, не мог пока что запретить ему выйти из дворца – но всюду, куда бы он ни посмотрел, его встречали настороженные, заранее предполагающие попытку побега враждебные взгляды. Кто-то приветствовал его сухим, коротким поклоном и тотчас разгибался, словно уличенный в чем-либо постыдном, прочие и вовсе отворачивались, делая вид, будто не заметили присутствия царевича. Стиснув зубы, Пентенефре принудил себя не думать об этом: существовали дела куда важнее.

Жрица Нейтикерт уже ждала его – предупрежденная ли своей небесной покровительницей или же попросту слишком хорошо знавшая его нрав – как бы то ни было, представ перед ней, Пентенефре сразу же почувствовал себя лучше. Встревоженный, но ясный и твердый взгляд молодой женщины наполнил все его существо непонятно откуда взявшейся вдруг надеждой; позабыв о нависшей над ним и его матерью страшной угрозой, царевич впервые за минувшие сутки спокойно выдохнул, расправил плечи и даже нашел в себе силы улыбнуться:

– Рад, что в Та-Кемет еще нашлись люди, не избегающие встречи со мной всеми силами.

– Как бы эта радость вашего высочества не оказалась преждевременной, – свела брови жрица с крайне обеспокоенным видом; Пентенефре видел, как пальцы ее правой руки крепко стиснули обвивавший запястье левой серебряный браслет – казалось, еще немного, и украшение распадется на две ровных половинки. – Хотя мне удалось узнать о случившейся беде немногое, но того, что есть – достаточно, чтобы сказать, кого новый Гор на троне и его мать, вдовствующая великая царица Тити, желают видеть виновным.

– Госпожа, – с трудом переводя дыхание от этих безжалостных слов, Пентенефре принудил себя поднять голову и посмотреть женщине в глаза, – госпожа, именем Амона, царя всех богов, клянусь: ни я, ни те, кто близок ко мне, не виновны в смерти его величества – да пребудет он вечно по правую руку от Осириса!