Все хорошо

Уверена, оно и сейчас будет на ней, когда она распахнет дверь. И да, наверное, вид у нее окажется немного бледный, усталый, но в целом совершенно здоровый, как всегда. Это будет прежняя, так хорошо знакомая мне Грейс. Признаю, мне не терпится увидеть ее лицо. Как она сначала нахмурится, может, даже растеряется – «Что все это значит?» А потом сообразит, откуда взялись яркие цветы и улыбчивые шарики, и страшно обрадуется. Улыбнется. И головой покачает. «Ну, Миранда!»

Посыльный снова и снова звонит в звонок.

Что ж, наверное, она сейчас медленно ходит. Мне ли не понимать. Курьер складывает цветы и шарики на крыльцо и принимается барабанить в дверь. Ничего. Стучит снова. И снова ничего. Окна у Грейс темные, занавески плотно задернуты. Я совершенно не беспокоюсь. С улыбкой смотрю из-за руля на колотящего в дверь посыльного. Наконец, он в последний раз нажимает кнопку звонка, а потом просто оставляет все на крыльце и уходит.

Я провожаю глазами грузовик, в котором он уезжает.

Наверное, она спит. Я и забыла, что Грейс из пушки не разбудишь. Она просто берет и выключается. Сама всегда, щелкнув пальцами, приговаривала: «Как лампочка». Я ей даже завидую. У меня-то сейчас ни минуты покоя, премьера на носу. Но все нормально. Давно пора было поменяться ролями. И Грейс не помешает как следует отдохнуть. Вот проснется, а мои подарки уже ждут ее на крыльце.

Отдыхай, Грейс, а я пока займусь спектаклем. И кстати о нем, не пора ли мне в театр?

* * *

Прогоны идут своим чередом. Меня совсем засосала подготовка к премьере. Я потеряла счет времени. Работаю сутками напролет. Менеджера сцены по-прежнему нет, а значит, мне приходится быть в пяти местах одновременно. И мне это удается. Целыми днями я ношусь, едва касаясь ногами земли. Я здесь, я там. Здесь – там, там – здесь. То в левом краю сцены, то в правом. То в светорегуляторной будке. То за занавесом, то перед занавесом. Смотрю на своих актеров, скрестив руки на груди, а мои ступни так и норовят оторваться от пола. Занимает это не более секунды, и, к счастью, никто ничего не замечает. Я, словно дирижер, управляю одновременно всеми составляющими спектакля. Разбираюсь со светом, со звуком, забегаю в костюмерную, чтобы, зажав в зубах подушечку для булавок, наскоро прихватить разошедшийся шов на костюме. Ползаю вокруг сцены на четвереньках, находя самые блестящие решения. Вплотную приближаюсь к актерам, заглядываю им в глаза. Кладу руки им на плечи, легко вздрагивающие от моих прикосновений. И негромко шепчу ободряющие слова прямо в их увешанные сережками или поросшие пушком уши. Они слушают, кивают, выполняют то, что велено. Они – отлично настроенные инструменты, а я на них играю.

«Честное слово, ты похожа на дирижера», – сказала бы Грейс, если бы была здесь.

А я и есть дирижер, правда же, Грейс? Дирижер и режиссер в одном.

– Профессор, с кем вы разговариваете?

– Я? Ни с кем. Давайте сначала, пожалуйста.

– Профессор Фитч, – увещевают студенты. – Уже час ночи.

– Профессор, по-моему, уже светает.

– Профессор, у нас первая пара через десять минут.

– Пробежимся по тексту еще раз, никто не против? – не слушаю я.

Короче говоря, Грейс, у нас все хорошо. Все хорошо. Ха-ха.

Ну ладно, Грейс, не все. Не совсем все.

Есть две загвоздки. Ты бы, конечно, сказала, что это ерунда. И, ясное дело, мы с ними справимся. Первая – это вернувшаяся Бриана. Каждый день она молча, эффектно появляется в театре, опираясь на руку одной из своих прихвостней или Тревора. А еще мне кажется, они с Тревором снова вместе. Точно не знаю, сложно сказать наверняка. Бриана постоянно таскает с собой бутылку Элли и неспешно демонстративно пьет из нее. Элли так и не решилась попросить ее вернуть. Просто каждый раз смотрит на Бриану, как будто увидела призрака. Она и правда похожа на призрака, Грейс. Бледная, как смерть. И всегда прерывисто дышит ртом.

– Бриана, тебе что-нибудь принести? – каждый раз приветливо спрашиваю я.

– Нет, – шепчет она.

А потом садится на край сцены с таким видом, будто вот-вот потеряет сознание. Но при этом не перестает глазами прожигать во мне дыру, пока я провожу для других энергичную разминку.

– Давайте-ка сегодня как следует встряхнемся, договорились? Бриана, хочешь к нам присоединиться? Или просто посидишь? Решай сама, – всякий раз заявляю я. – По самочувствию.

Бриана не отвечает, просто корчится в уголке, смотрит на меня сквозь завесу ненависти и боли, дышит приоткрытым ртом, а сальные пряди, которые она больше не дает себе труда вымыть или хотя бы расчесать, свешиваются ей на лицо. Руки безжизненно висят вдоль тела, ладонями вверх.

– Наверное, лучше будет, если ты просто посидишь и посмотришь на нас, – решаю я.

И она смотрит, слишком одурманенная лекарствами, чтобы скрыть горе и гнев при виде наших изгибающихся перед ней тел.

– Потянитесь как следует, вот так, вот так. Волшебное чувство, правда?

Каждую репетицию я жду, что она укажет на меня пальцем и заорет. Но ничего не происходит. Никаких больше разговоров о ведьмах. Никаких обвиняющих жестов.

Во время второго прогона кто-то спрашивает:

– А где Грейс?