Все хорошо

Бриана молча смотрит, как я скачу. И другие студенты тоже. Да, должна признать, я как-то забылась. Но ведь это такой важный момент. Такой радостный! Справедливость, наконец, восторжествовала. Какой свежий кругом воздух! Какая невозможная легкость после изматывающей тяжести! На глаза слезы наворачиваются, а с губ рвется смех. О да, Марк был прав, движение – жизнь, оно – царь всего сущего. Вот почему наш Король должен танцевать.

– А сплясав одна, ты должна пройтись в танце с Еленой! – продолжаю я, кивая на Элли.

Беру ее за руку и отвожу в сторону от Брианы, которая, лишившись своего костыля, тут же клонится набок. Мы с Элли танцуем, а Бриана и другие студенты смотрят, не в силах оторвать от нас глаз. Мы кружимся, кружимся, все быстрее и быстрее. Кружимся, взявшись за руки, как в детстве, помнишь эту игру? Хватаешь другого и кружишься с ним на месте. Все быстрее и быстрее. А смех с губ так и рвется. Ох, как это весело, ты просто не поверишь. Нам весь французский двор должен аплодировать. Так пусть же хлопают в ладоши, пусть каждый хлопает! Мы кружимся все быстрее и быстрее…

– Профессор Фитч, – шепчет Элли. – Простите, боюсь, меня сейчас стошнит.

Я отпускаю Элли. Она, пошатываясь, пятится и едва не падает. Но в последнюю минуту ей все же удается поймать равновесие. Аплодисменты стихают. Теперь все студенты смотрят на меня, а я, нисколько не шатаясь, твердо стою посреди сцены. У меня даже дыхание не сбилось. Я улыбаюсь Ее Величеству Королю, она же смотрит на меня измученным взглядом.

– Видишь, Бриана, – говорю я. – Король должен показать зрителю, как ему теперь хорошо. Вот что нам нужно. Наглядно продемонстрировать, что он выздоровел. Только увидев, как ты пляшешь от облегчения, зритель поймет, как сильно ты страдала.

Я оборачиваюсь к Элли, которая сидит на сцене. Вокруг нее складками раскинулась алая юбка.

– Элли, ты должна научиться приземляться на лапы, как кошка.

– Да, профессор.

– Вам обеим стоит это освоить.

– Профессор, – говорит она, – у вас кровь.

– Да?

Она указывает на мою ногу. И я вдруг замечаю, что и другие студенты таращатся на нее в ужасе. О боже! На голени ссадина. Такая глубокая, откуда только она взялась? Должно быть, я так носилась всю последнюю неделю, что даже не заметила, как поранилась. Я разглядываю похожий на улыбку порез на ноге, из которого сочится яркая алая кровь. И улыбаюсь, а он смеется мне в ответ. Мы с ним радостно скалимся друг другу. Потому что я ничего не чувствую. Ни зуда, ни жжения, ни боли. Тут я вспоминаю, что на меня смотрят студенты. И поскорее морщусь. А потом, извинившись, ухожу в туалет и пытаюсь смыть кровь. Задрав ногу на раковину, поближе к свету, разглядываю рану в зеркале. Кровь и правда очень яркая, алая. По ноге и рукам бегут тонкие струйки. В голове у меня возникает слово «Ай!» «Ай-ай-ай», верно ведь, так положено вскрикивать? «Ай!» – говорю я, глядя на свою ногу. Но я лгу, Грейс. Мне совершенно не больно. Заметив, как глубок порез, я только улыбаюсь. И алая кровь вызывает у меня одну лишь усмешку. «Ну же, испугайся!» – командую я себе. Но сердце все так же ровно бьется под ребрами, внутри у меня ясное лазурное небо. Я смотрю в зеркало. И вижу женщину в белом платье с красными маками. От крови на руках ее губы, по-прежнему растянутые в безмятежную улыбку, кажутся еще свежее и ярче.

* * *

Я обещаю себе, что зайду к тебе вечером, Грейс. Загляну сразу после репетиции убедиться, что все в порядке. Но вместо этого ноги сами несут меня за кулисы, в маленькую комнатушку, где вскоре мы с Хьюго трахаемся. Поначалу он противится:

– Миранда, думаю, лучше не стоит. Нет, серьезно. Не здесь.

Но, в конце концов, сдается. Он просто не может мне противостоять. Как бы ни сопротивлялся, все равно тает в моих руках, как воск, даже когда я зову его продолжить на сцене.

– Давай лучше поедем ко мне.

Но я не хочу возвращаться в этот унылый дом, где на меня подозрительно пялились вдова и ее светящаяся в темноте собака.

– Нет, я хочу здесь, – настаиваю я. Здесь, под театральным звездным небом. – Давай останемся здесь, под этим небом, под этим светом.

Так я говорю Хьюго, которого продолжаю называть Золотой рыбкой. Хьюго, который с каждым разом, включая свет и переспрашивая: «Золотая рыбка?», становится все больше и больше похож на Пола. Которому я приказываю укусить меня за плечо, гадая, почувствую ли я боль. Когда же я ее почувствую? Когда зубы прорвут кожу? Нет. Когда они вопьются в кость? Наверное, тоже нет. В любом случае, Хьюго оставляет на мне лишь едва заметные отметины.

– Я же говорил, мне не хочется делать тебе больно, – увещевает меня он.

А я смеюсь. Подумать только, он решил, что может сделать мне больно! Что мне вообще хоть что-то может причинить боль!

Его явно беспокоит рана на моей ноге. Наверное, со стороны она и в самом деле может казаться опасной. Порез стал шире и темнее. Хьюго предлагает обработать чем-нибудь ссадину. И я позволяю ему наложить мне повязку в мастерской. Наблюдаю, как старательно он заматывает бинтом мою лодыжку.