Все хорошо

Она не отвечает. Все так же стоит, тяжело привалившись к косяку, и смотрит черными дырами, в которые превратились ее некогда сияющие глаза. За последние недели она как-то съежилась, побледнела. На пугающе бескровной шее поблескивает золотой крестик. Топ с расклешенными рукавами остался дома. Сегодня на ней бесформенная толстовка. Тонкие ручки тонут в огромных рукавах, но я вижу, что ладони ее сжаты в маленькие белые кулачки.

– Мы по тебе скучали, – продолжаю я.

И снова нет ответа. Только взгляд. Пристальный, немигающий.

– Правда, ребята? – оборачиваюсь я к своим актерам.

Элли явно в ужасе. Тревор прячет глаза. Должно быть, его гложет чувство вины. Остальные в шоке таращатся на Бриану. Я же снова оборачиваюсь к ней, широко улыбаясь. И спрашиваю совершенно безмятежно:

– Пришла нас навестить?

Изображай невозмутимость. Ты ничуть не удивлена. И не напугана тем, как она на тебя таращится.

– Мы всегда тебе рады, – продолжаю я. – Наши двери открыты. Мы как раз собирались начать репетировать, так что…

Тут она, наконец, делает шаг вперед. И ноги ее мгновенно подкашиваются. Тревор и Элли бросаются к ней, подхватывают, и она виснет у них на руках.

И вот они ведут ее, прихрамывающую, к сцене. Да, она хромает, точно так же, как недавно хромала я. Подволакивает правую ногу, которая, очевидно, совсем онемела и не гнется в колене. Мое охваченное ужасом сердце бьется в том же ритме, в каком притоптывал черный остроносый ботинок. Но я по-прежнему улыбаюсь, я спокойна, бесстрастно наблюдаю, как она ковыляет через зал. И вспоминаю о Марке, о том, как он смотрел на меня, когда я упала. И не думал звать на помощь. Только глаза закатывал и вздыхал: «Миранда, хватит уже, а?»

Все расступаются, а Бриана, по-прежнему не сводя с меня глаз, сгорбившись, пристраивается на краю сцены. Только Тревор и Элли садятся по обеим сторонам от нее и гладят ее хрупкие плечи. Спрашивают, могут ли они чем-нибудь ей помочь, хоть что-нибудь для нее сделать?

– Воды, – шепчет она, все так же пожирая меня глазами.

Элли бросается в зрительный зал, берет с одного из кресел свою личную бутылку и чуть ли не с поклоном вручает ее Бриане. Та, не поблагодарив, хватает ее. Подносит к бескровным губам. И наконец-то мрачно мне улыбается.

– Бриана, – говорю я, – мы все очень рады, что ты снова на ногах, правда, ребята?

Никто не произносит ни слова. Грейс за моей спиной застыла в шоке. А остальные просто стоят, уронив челюсти, как идиоты, и пялятся на скрючившуюся на краю сцены Бриану. Которая так тяжело дышит, словно только что пробежала марафон.

– Очень-очень рады, – щебечу я. – Но нам пора репетировать. Тебе, наверное, не удобно будет сидеть спиной к сцене, ты же ничего не увидишь. Садись лучше в зале, возле Грейс, хорошо?

Я указываю на прижимающую ко рту руку Грейс. Но Бриана не двигается. Только таращится на меня своими черными провалами.

«Кровь твоя застыла, без мозга кости и, как у слепых, твои глаза»[22].

– Мне кажется, в зале тебе будет гораздо удобнее, – мягко добавляю я.

– Я пришла не смотреть, Миранда, – наконец, выговаривает она хрипло. – Я пришла играть.

Голос срывается. Дыхание со свистом вырывается изо рта.

В ногу мне ударяет электрический разряд. Короткая вспышка – и все проходит.

– Играть?

– В пьесе, – поясняет она. – В конце концов, у меня ведь главная роль.

Это не вопрос, это утверждение.

Поясницу прошивает болью. Две огненные вспышки. Молюсь, чтобы лицо меня не предало. «Просто улыбайся, и все получится».

– Видишь ли, нам пришлось внести кое-какие изменения.

– Я играю главную роль!

– Бриана, ты правда считаешь, что это хорошая идея, учитывая… – Я осекаюсь.

– Учитывая что

?

Она смотрит на меня. И ждет ответа.

– Учитывая, как долго тебя не было, – улыбаюсь я.

Тут она окидывает меня этим своим пристальным взглядом. Подмечает и новое платье в маках. И уложенные волнами волосы. И сапоги на шпильках на в кои-то веки не подкашивающихся ногах. Возможно, до нее даже доносится запах секса, запах моей новой жизни. И да, ей больно все это видеть. Невыносимо смотреть на меня, у нее глаза щиплет. Кажется, она даже морщится.

– Ну я же вернулась, – возражает она. – И хочу играть в пьесе. Хочу и буду!

Пальцы ее отчаянно цепляются за край сцены. В голосе слышатся истерические нотки. Он болезненно дрожит. И срывается. Все это так хорошо мне знакомо, что я, внезапно набравшись смелости, произношу с сочувствием:

– Бриана, на следующей неделе начинаются генеральные репетиции. Мы не можем отдать тебе роль Елены. Боюсь, мы уже все подготовили для другой актрисы.

«Не показывай страха, не показывай страха! С чего бы тебе бояться этой девчонки с мертвыми глазами, глядящей на тебя так, словно она видит твою душу, словно знает, что ты виновата». Неужели она будет настаивать? Да нет, конечно, вы только взгляните на нее! Она же и сидеть-то толком не может. Так цепляется за край сцены, чтобы не свалиться, что костяшки пальцев побелели. И клонится влево, будто боится правой стороны своего тела. О боже…

– Значит, я буду Королем, – заявляет Бриана. – Слышала, эта роль как раз освободилась.