Все хорошо

Вот только до сих пор ей еще ни разу не удавалось так талантливо кого-то изобразить. С каким трудом она подволакивает правую ногу. Словно та вся окаменела. А ведь я помню это ощущение – ощущение тяжести, которую не удается стряхнуть. Помню, как я лежала ночами без сна и мечтала о легкой походке. С переполненным ужасом сердцем я смотрю вслед Бриане. Лицо ее морщится от натуги, под изнеможением проглядывает страх. И вдруг жалость прорывает во мне какую-то плотину. Я бросаюсь к ней и протягиваю руку.

– Погоди, – мягко говорю я. – Мы дадим тебе…

– Если ты, дрянь, еще раз тронешь меня, я заору, – шипит она. – Заору так, что вся школа меня услышит.

Я отшатываюсь, как от пощечины.

– Бриана, в чем дело? – спрашивает Грейс.

Но та испепеляет меня взглядом. Лицо ее исказилось, в глазах кипит темная ярость. От спокойствия и самообладания не осталось и следа.

– Ты что-то сделала со мной, – заявляет она.

– Что? – спрашиваю я. И у меня вырывается странный смешок. Странный, резкий смешок.

Но Бриана по-прежнему пронзает меня обвиняющим взглядом. И тихо продолжает:

– В тот день. Здесь в театре. Я это почувствовала.

В ногу бьет молния. Это блеф. Конечно, она блефует.

– О чем речь? – спрашивает Грейс. – Миранда, что она такое говорит?

– Я почувствовала! – истерически выкрикивает Бриана.

– Бриана, – начинаю я, призвав на помощь всю свою выдержку. – Боюсь, ты что-то напутала. Тебе в тот день было нехорошо. От боли такое бывает, мне ли не знать.

– Ничего я не напутала, Миранда. Я ясно помню.

На подгибающихся ногах она подается вперед, склоняется ко мне. На мгновение я пугаюсь, что она сейчас рухнет на пол, но она успевает опереться о край сцены. Смотрит на меня дикими глазами, а сама все кренится влево, словно деревцо под порывом ветра. Дышит еще чаще, еще тяжелее. Кажется, я даже вижу, как бешено колотится у нее под ребрами сердце. И вдруг губы ее растягиваются в улыбке.

– И я всем об этом расскажу. Декану. Вице-президенту. Всем! Вас уволят! Засудят! Может, даже бросят в тюрьму!

Вид у Брианы взвинченный. И больной. Очень, очень больной. А глаза знакомо блестят. Ну, конечно! Таблетки! «По одной от боли, по две от спазмов».

– Расскажешь всем что? – спрашивает Грейс.

– У меня есть свидетели! – вопит она. – Грейс, вы же тоже там были, верно?

Она оборачивается к Грейс и смотрит на нее жалобно, умоляюще. В глазах теплится безумная надежда.

– Вы видели! Видели, что она со мной сделала, правда же? Или она и вас тоже подчинила? А может, вы с ней заодно?

– Заодно? В чем?

Бриана вдруг разражается горькими слезами. Ее громкие жалобные всхлипы разносятся по всему театру.

И тут же, как по сигналу, откуда-то слева вылетает Фов. И прижимает хрупкую фигурку Брианы к своему задрапированному в бархат телу.

– Ой-ой, бедняжка моя, – приговаривает она.

Лепечет какую-то бессмыслицу, а смотрит при этом на меня. И взгляд у нее обвиняющий – и торжествующий. «Теперь ты у меня в руках!»

– Это я виновата. Я предложила ей сегодня зайти. Ох, бедненькая моя, давай-ка отвезем тебя домой, хорошо? Несчастная девочка.

Бриана ковыляет прочь, мрачно косясь на меня из-под темного бархатного крыла Фов. А я смотрю ей вслед, и меня всю трясет от страха. «Что я натворила? Что я натворила? Что я натворила?»

Глава 21

Еду в паб. Заходящее солнце заливает застывшие вдоль шоссе черные силуэты деревьев кроваво-алым светом. В голове у меня пусто. Я даже дороги не вижу. Перед глазами стоит бледное лицо Брианы. Белые руки, цепляющиеся за трон. Сверкающие глаза, дрожащий голос. Конечно, она притворялась, иначе и быть не может. И все же… И все же меня она убедила. И всех остальных тоже. Вот и Грейс на меня таращилась. И студенты таращились, словно… Словно я что-то сделала. Но это же нелепость! От бьющего в лобовое стекло солнца жжет глаза. Я вспоминаю, как схватила Марка за запястье. А он отшатнулся и рухнул на стул для пациентов, плюхнулся прямо на мое унылое пальто и замшелую одежду. И как мои губы вдруг принялись петь, а ноги раскачиваться в воздухе.

«Но дело в том, мисс Фитч, что боль не обязательно должна оставаться на одном месте. Она может переключаться. Переселяться из дома в дом, из тела в тело».

В памяти всплывает, как я лежала на полу, и мое тело выкручивала боль Толстяка. А сам он улыбался и распевал песню.

«Я всем расскажу», – пригрозила Бриана. И она сделает это. Ткнет в меня своим тоненьким дрожащим пальцем, во все горло выкрикнет мое имя. Никаким кляпом ее шипение не заткнешь. Но что именно ты расскажешь, Бриана? Ведь рассказывать-то нечего. Абсолютно нечего. Доказательств у тебя нет. Собираешься обвинить меня? Но в чем? В том, что я тебя заколдовала? Это же смешно! Кто тебе поверит? «Кто?» – спрашиваю я ветровое стекло. Точно не декан. И не Грейс. Грейс ни за что не поверит.

Правда, она так и буровила меня взглядом после того, как Бриана ушла. Глаз не сводила.

«Ну и дичь! – бросила я. – Ты слышала, что она несла?»

Грейс не ответила. И тогда я добавила: «А ведь я тебе говорила. Говорила, что ее нельзя на сцену выпускать. Вот она и доказала, что я была права, так ведь?»