Все лгут

А я был совсем один в темном доме посреди ночи.

И тогда я крепко зажмурил глаза и прижал руки к ушам.

17

Когда я проснулся, еще было темно. Я услышал незнакомые голоса в кухне и сразу вспомнил, что случилось. Вспомнил шприц, и лес, и облако, которое закрыло луну, и ветку, треск которой был похож на выстрел из пистолета.

Мне снова стало страшно.

Я сел в кровати и включил ночник.

Если включить мой ночник, он начинает крутиться, показывая картинки разных животных, и мне это нравится, потому что от этого я успокаиваюсь.

Но в тот раз ночник мне не помог.

Я посмотрел на ноги. Одна ступня была немного грязной, и несколько травинок застряло между пальцев. Я вытащил их, захватил с тумбочки «Геймбоя» и пошел в кухню.

Мама и папа Самир сидели за столом вместе с двумя полицейскими – я понял, что это полицейские, потому что на них была форма, совсем как по телевизору. Это были дядя-полицейский и тетя-полицейский.

– Мама? – позвал я, потому что полицейские заставили меня волноваться, а у мамы обычно получалось успокоить.

Мама поднялась и подошла ко мне:

– Ничего страшного, солнышко. Пойдем в твою комнату.

Она взяла меня за руку и повела к лестнице. А потом рассказала, что полицейские решили, что с Ясмин могло что-то случиться.

Я снова вспомнил и про иголку, и про утес.

Я довольно долго размышлял – иногда со мной такое случается.

Должен ли я был рассказать о том, что случилось в лесу? Наконец я решил ничего не говорить, потому что знал, что мама разозлится, если узнает, что я один ходил на утес посреди ночи. Она точно спросила бы, что было на мне надето, а когда она бы узнала, что я был в одной пижаме и резиновых сапогах, то разозлилась бы в два раза больше.

Фрекен говорила, что есть три вида вранья:

Первый: Ты говоришь неправду. Это называется ложь.

Второй: Ты говоришь неправду по доброте душевной. Это называется белая ложь. Еще есть такая вещь, как вынужденная ложь – это почти то же самое, что белая, но так делают, когда очень спешат.

Третий: Ты не рассказываешь все, что знаешь. Специального названия у такого вранья нет, но это тоже какая-то там ложь.

Мне казалось, что понять разницу между всеми этими видами вранья совсем не просто, но я был не согласен с фрекен в том, что ничего не говорить – это тоже ложь. Я очень часто ничего не говорил, но ведь это совсем не то же самое, что врать.

Я спросил об этом у Майи, и она ответила, что фрекен не обязательно всегда должна быть права. А потом еще сказала:

– Если человек этим никого не обижает, мне кажется, совсем не страшно, если он немного помолчит.

Когда я все обдумал, то решил, что не рассказывать маме будет не так уж ужасно.

– Поспи еще немного, – шепнула мне она и вышла из комнаты.

Тогда я снова почувствовал усталость.

Потом закрыл глаза.

Потом уснул.

Когда я проснулся в следующий раз, уже было светло, но не слишком, потому что зимой слишком светло не бывает. Во всяком случае, на Королевском Мысе. Но у нас было не так темно, как в Паяле – там зимой вообще не бывает солнца. Но люди, которые там живут, к этому привыкли, и олени тоже. В темноте олени роются в земле, отыскивая себе еду. А еще они не мерзнут, потому что у них очень толстые шкуры.

Я встал. Потом пошел в комнату к маме и папе Самиру. Мама стояла спиной ко мне и натягивала халат. Она обернулась.

– Где Ясмин? – спросил я.

Мама подошла и обняла меня, как будто хотела утешить, хоть мне и не было грустно в тот момент.

– Мы пока не знаем. Давай позавтракаем?

Только мы с мамой собрались готовить завтрак, как кто-то позвонил в дверь, и папа Самир пошел открывать. За дверью стояли дядя и тетя, которых я раньше не видел. Они зашли в прихожую, повесили одежду и разулись.

У тети были серые волосы и голубые глаза. Она была довольно старой и напоминала бабушку.

У дяди волосы были коричневые, и он был похож на папу Алисии, который обычно приезжал на машине, чтобы забрать Алисию и ее инвалидное кресло после уроков.

Эти тетя с дядей стали разговаривать с мамой и папой Самиром, но мне остаться не разрешили. Вместо этого меня отправили завтракать и смотреть видик.

Это чтобы они могли спокойно поговорить.

Но я не обиделся, мне было гораздо интереснее смотреть видик, чем болтать с ними.

Но все равно потом стало любопытно, и я подкрался к кухонной двери, чтобы послушать, о чем они говорят. Мама и полицейская тетя, которую звали Анн-Бритт, разговаривали о Ясмин. Я подслушал, что они говорили, хотя знал, что они не хотели бы, чтобы я это слышал.

– Об убийстве? – спросила мама.

А потом она сказала:

– Самир никогда бы не обидел Ясмин, что бы та ни натворила. Она для него – все.

Тогда я испугался и снова стал думать о Ясмин и о полицейских, которых видел, когда проснулся посреди ночи. Я тихонько вернулся на диван, но доесть завтрак не смог, потому что мне казалось, что в горле застрял большущий комок.

Потом пришла мама.

– Почему полиция снова здесь? – спросил я.