В Видном же никто маму не тревожил никакими просьбами и требованиями. Наконец там все-таки была какая-то терапия, следили за давлением пожилых пациентов. И мама была доброжелательна и спокойна. Иногда, когда я к ней приходила, она не вполне меня узнавала, но очень вежливо слушала наши новости, которыми я ее развлекала и все-таки старалась пробудить в ней воспоминания о нас. Но иногда, когда я появлялась в палате, она радостно вскидывала глаза и говорила, совершенно счастливая: «Веруська пришла! Как Юлька, как Володя?» Когда это случилось в первый раз, я заплакала от радости и бросилась ее целовать и рассказывать про нас, в полной уверенности, что все пришло в норму и будет нам счастье за все наши муки! Но радость длилась только пять минут: потом узнавание и интерес пропали, осталась одна врожденная деликатность. Мама понимала, что я не чужая, но кто я – не понимала. Но она ни в коем случае не производила впечатление «овоща». Заподозрить, что ее колют или травят какими-то не теми таблетками, было ни в коей мере нельзя. Это была мама… вернее, не так. Это была Алентова Ирина Николаевна, какой ее знали люди. Милая и доброжелательная. Она не была мамой, потому что меня как дочку не узнавала, за исключением трех, может быть, за все время светлых раз.
На мамин день рождения мы приехали с Юлей. Она мило и даже весело беседовала с нами как со знакомыми людьми, но вряд ли понимала, кто мы на самом деле. Ездили мы в Видное всегда на нашей «Волге», вел ее Володя, но заходить к маме не мог, ждал меня в машине или в саду.
Когда я приходила, мама всегда просто сидела на своей кровати и о чем-то думала. Я садилась рядом и рассказывала про нашу жизнь. Женщины, ее соседки по палате, приходили, уходили, иногда стояли у окна. Мама всегда сидела как-то безучастно, не тупо, а задумчиво. Однажды, закончив свой визит, я решила подойти с улицы к окну и посмотреть: как она? Хотела помахать ей с улицы рукой. Я подошла к окну и увидела, что мама сидит в той же позе, в какой я ее застала, когда пришла, а гостинцы лежат на тумбочке: она их и не видит. Я постучала в окно, но она меня не услышала.
Защитная реакция
Когда-то давно, когда еще был жив Юра, меня после спектакля вызвали к нашей заведующей труппой, яркой, жизнерадостной рыжей женщине, и она, строго посмотрев на меня, спросила: «Ваша мама живет в Брянске?» Я, как в рапиде, начала от нее отступать, отгораживаясь, вытянув руки перед собой и при этом, кивая… Я падала в обморок.
Я решила, что мама умерла. Мой испуганный организм не хотел слышать эту страшную весть и инстинктивно от нее спасался, отгораживался. Меня, конечно, подхватили, дали воды, успокоили: речь шла всего-навсего о звонке в Брянск со служебного телефона – в театр пришел счет, его нужно было оплатить. И нужно было просто узнать, не я ли звонила. Звонила не я. Но я долго не могла прийти в себя после пережитого кошмара. Чем старше становилась мама, тем чаще я видела сны, что мама умерла, и просыпалась с тягостным чувством потери и половину дня оставалась в смятении…
Однажды позвонили из Видного и попросили меня приехать. Мы были с Юлей дома вдвоем, Володи с машиной не было. Я сразу легко сказала, что приехать сегодня никак не смогу, может быть, завтра… Там повесили трубку.
Юле было 19 лет. Она смотрела на меня широко открытыми, испуганными глазами и говорила, что надо ехать… Но я упрямо повторяла, что я никак не могу, что у меня много намечено дел на сегодня и что папы нет с машиной: как я поеду? Потом почему-то появился вдруг Володя, а дальше я все плохо помню. Мы, конечно, поехали, но ни как ехали, ни что я думала, пока ехали, я не помню. И что это за дикая, неадекватная реакция была на звонок из Видного, я тоже понять не могу. Раньше ведь нам никогда оттуда не звонили и, раз позвонили, значит, наверняка что-то случилось. Как можно было не догадаться об этом? Я не догадалась или мой мозг не хотел догадаться? Я помню четко: мысли, что случилось что-то с мамой, у меня не возникло вообще. Более того, вскоре я совершенно забыла об этом звонке и о своей реакции на него. И только сравнительно недавно, несколько лет назад, Юля мне напомнила этот эпизод, и он фрагментами проявился в моей памяти, ошеломив несуразностью защитной реакции моего мозга.
Мы приехали, и все втроем пришли к маме в палату. У нее случился инсульт, и она была без сознания, часто и тяжело дышала. Всем было очевидно, что ситуация безнадежная: всем, кроме меня.