Все рушится

– Два года назад, – продолжил Одукве, – когда сестра была беременна, он избил ее так, что она выкинула.

– Вранье! Она выкинула, потому что переспала с любовником.

– Тело Узовулу, я приветствую тебя, – сказал Поганый лес, заставляя его замолчать. – Какой же любовник станет спать с беременной женщиной?

Гул одобрения прокатился по толпе. Одукве продолжил:

– В прошлом году, когда моя сестра оправлялась после болезни, он снова исколошматил ее так, что если бы не соседи, подоспевшие ей на помощь, она бы не выжила. Прослышав об этом, мы поступили так, как вам об этом рассказали. По закону Умуофии, если женщина сбегает от мужа, ему возвращается выкуп. Но в данном случае она сбежала, чтобы спасти свою жизнь. Двое ее детей принадлежат Узовулу. Это мы не оспариваем, но они еще слишком малы, чтобы отрывать их от матери. С другой стороны, если Узовулу излечится от своего сумасшествия, придет к нам и подобающим образом попросит жену вернуться, она это сделает – при условии: еще раз изобьет ее – и мы отрежем ему яйца.

Толпа взревела от смеха. Поганый лес встал, и порядок вмиг восстановился. Из его головы ровными клубами продолжал подниматься дым. Снова опустившись на табурет, главный дух вызвал двух свидетелей. Оба они были соседями Узовулу и подтвердили, что тот избивал жену. После этого Поганый лес встал, выдернул свой жезл из земли, снова воткнул его и пробежал несколько шагов в сторону женщин; те в ужасе бросились врассыпную, но почти сразу вернулись на свои места. Потом девять эгвугву удалились в свою хижину совещаться. Довольно долго там царила тишина. Потом прозвучал железный гонг, и подала голос флейта.

Эгвугву снова возникли из своего подземного обиталища, шумно поприветствовали друг друга и вновь появились на ило.

– Умуофия квену! – прогремел Поганый лес, стоя лицом к старейшинам и именитым.

– Йа-а! – громоподобно откликнулась толпа, и снова тишина опустилась с неба и поглотила шум.

Поганый лес начал говорить, и пока он говорил, никто не проронил ни звука. Остальные восемь эгвугву стояли неподвижно, как статуи.

– Мы выслушали обе стороны, – произнес Поганый лес. – Наш долг – не в том, чтобы осудить одного и оправдать другого, а в том, чтобы уладить спор.

Он повернулся к Узовулу и его спутникам и, сделав паузу, произнес:

– Тело Узовулу, приветствую тебя.

– Отец наш, рука моя коснулась земли, – ответил тот, в поклоне притрагиваясь ладонью к земле.

– Тело Узовулу, знаешь ли ты меня?

– Как я могу знать тебя, отец? Ты – за пределами нашего разумения, – ответил Узовулу.

– Я – Поганый лес. Я убиваю человека в день, когда жизнь кажется ему слаще всего.

– Да будет так, – ответил Узовулу.

– Пойдешь к родственникам жены с кувшином вина и попросишь жену вернуться к тебе. В том, чтобы драться с женщиной, нет отваги для мужчины.

Потом он повернулся к Одукве и, снова помолчав, обратился к нему:

– Тело Одукве, приветствую тебя.

– Моя рука коснулась земли, – ответил Одукве.

– Знаешь ли ты меня?

– Никто из живых не знает тебя, – ответил Одукве.

– Я – Поганый лес, я – Сушеное-мясо-забивающее-рот, я – Огонь-воспламеняющийся-без-хвороста. Если твой зять принесет тебе вина, отпусти с ним свою сестру. Приветствую тебя. – Он снова выдернул жезл из земли и воткнул его обратно.

– Умуофия квену! – взревел он, и толпа отозвалась радостным кличем.

– Понять не могу, почему такую ерунду вынесли на суд эгвугву, – сказал один старейшина другому.

– А ты что, не знаешь, что за человек этот Узовулу? Ничьего другого решения он бы не послушался, – ответил другой.

Пока они так переговаривались, место первых двух групп заняли вторые, и началось разбирательство важной земельной тяжбы.

Глава одиннадцатая

Ночь была непроглядно темной. Луна каждый вечер всходила все позже, пока не стала появляться на небе только перед рассветом. А когда Луны не видно вечером, а появляется она только с первыми петухами, ночи бывают угольно-черными.

Поужинав фуфу из ямса и супом с онугбу[16], Эзинма с матерью сидели на циновке, расстеленной на полу. От масляной лампы лился желтоватый свет. Без него невозможно было бы есть – в такой темноте ложкой в рот не попадешь. Масляный светильник горел во всех четырех домах усадьбы Оконкво, и каждая хижина снаружи казалась желтоватым добрым глазом, тускло мерцающим в черной необъятности ночи.

Во всем мире царила тишина, если не считать пронзительного стрекота насекомых, который был неотъемлемой частью ночи, да звука деревянной ступы, в которой Нвайеке толкла ямс для фуфу. Нвайеке жила четырьмя дворами дальше и была известна тем, что поздно стряпала вечерами. Всем соседкам был хорошо знаком звук ее толкушки, бьющей в ступу.