Все рушится

Мистер Киага был непреклонен, и именно твердость его позиции спасла молодую церковь. Колебавшиеся прозелиты в его непреклонности почерпнули для себя воодушевление и укрепились в своей вере. Он велел прибившимся к ним изгоям сбрить свои длинные спутанные волосы. Поначалу те испугались, что немедленно умрут от этого.

– Если вы не сбреете этот знак своей языческой веры, я не приму вас в лоно церкви, – сказал мистер Киага. – Вы боитесь умереть. Но почему это должно случиться? Чем вы отличаетесь от других мужчин, которые бреют голову? И вас, и их создал один и тот же Бог. Но они вышвырнули вас как прокаженных. Это противно воле Бога, Который пообещал жизнь вечную всем, кто в Него уверует. Язычники пугают вас: вы, мол, умрете, если сделаете то или это, и вы боитесь. Они ведь говорили, что и я умру, если построю церковь на этой земле. Разве я умер? Они говорили, я умру, если буду заботиться о близнецах. А я все еще жив. Язычники только и делают, что лгут. Истинно лишь слово Божие.

Оба осу

сбрили волосы и вскоре стали самыми преданными адептами новой веры. А что еще важней, почти все осу Мбанты последовали их примеру. И надо сказать, именно один из них, в пылу новообращенного, год спустя вверг церковь в серьезный конфликт с племенем, убив священного питона – воплощение бога воды.

Королевский питон был наиболее почитаемым животным в Мбанте и в соседних деревнях. К нему обращались «Отец наш», и ему было дозволено залезать куда угодно – хоть в постель человека. Он поедал крыс в домах, а иногда и куриные яйца. Если человеку племени случалось ненароком убить питона, он приносил искупительную жертву и совершал дорогостоящий погребальный обряд, положенный только знатным людям. Человеку, убившему питона намеренно, наказание не было даже предусмотрено, поскольку никому и в голову не могло прийти, что такое возможно.

Вероятно, этого и не было. Во всяком случае, поначалу клан так и счел. Ведь никто не видел, как этот человек убивал питона. Шум подняли между собой сами христиане.

Так или иначе, правители Мбанты собрались, чтобы решить, что делать дальше. Многие говорили длинно и гневно, одержимые воинственным духом. Оконкво, который к тому времени приобрел авторитет на материнской родине, заявил: пока мерзкая банда не будет изгнана из деревни плетьми, не знать нам мира.

Но было немало таких, кто смотрел на сложившуюся ситуацию по-иному, и в конце концов победила их точка зрения.

– Не в наших обычаях сражаться за наших богов, – сказал один из них. – Давайте и сейчас не будем брать на себя смелость и подавать пример. Если человек убивает священного питона в стенах своего дома так, что никто этого не видит, пусть это остается между ним и богом. Мы этого не видели. Если мы встанем между богом и его жертвой, можем схлопотать удар, предназначенный преступнику. Когда человек богохульствует, что мы делаем? Разве мы затыкаем ему рот? Нет. Мы затыкаем собственные уши, чтобы этого не слышать. Вот какое поведение называется мудрым.

– Давайте не будем рассуждать как трусы, – возразил Оконкво. – Если человек приходит в мой дом и гадит на пол, что я делаю? Разве я закрываю глаза? Нет! Я беру палку и разбиваю ему голову. Так поступает настоящий мужчина. Эти люди каждый день поливают нас грязью, а Океке предлагает нам сделать вид, будто мы ничего не видим. – Оконкво с отвращением фыркнул, подумав: «Бабский у них клан». У него на родине, в Умуофии, такого не могло случиться.

– Оконкво прав, – откликнулся другой участник совета. – Что-то предпринять мы должны. Давайте прекратим какие бы то ни было связи с этими людьми. Тогда мы не будем нести никакой ответственности за их гнусности.

После того как высказались все участники собрания, было решено полностью порвать отношения с христианами. Оконкво от ярости скрежетал зубами.

В ту ночь глашатай прошел всю Мбанту вдоль и поперек, оповещая ее жителей, что отныне и навечно приверженцы новой веры исключены из жизни клана и лишены всех привилегий.

Число христиан к тому времени выросло, они составляли теперь небольшую коммуну мужчин, женщин и детей, уверенных в себе и доверяющих друг другу. Мистер Браун, белый миссионер, регулярно навещал их.

– Когда я думаю о том, что прошло всего лишь полтора года с тех пор, как семя веры было впервые посеяно среди вас, – говорил он, – я дивлюсь тому, какие чудеса творит Господь.

В среду на Страстной неделе мистер Киага попросил женщин натаскать красной глины, белого мела и воды, чтобы к Пасхе обмазать и побелить стены церкви, и женщины, разбившись на три группы, приготовились выполнить его поручение. Они вышли рано утром: одна группа, с кувшинами, – к речке, другая, с мотыгами и корзинами, – к деревенской яме, из которой брали глину, третья – к меловому карьеру.