Всесожжение

На протяжении четырёх месяцев после апокалипсиса весь мир притворяется, что ничего ужасного не произошло. Политики громко заверяют, что планету постигло очередное бедствие, которое уже не раз выпадало на ее долю, и из таких испытаний мы всегда выходили с гордостью и новой верой в человечество. Может быть, только я, хоть и выгляжу как бомж и шатаюсь по городу, понимаю, что с нами случилось. Ощущение чудовищного одиночества пронзает меня до глубины души и не дает заснуть.

Когда я хожу по парку и разглядываю гуляющих людей, то чувствую, как схожу с ума. Следы ног на снегу, дети, лепящие снеговика, раскрасневшиеся от мороза лица… Радость в каждой секунде жизни, в играх, в свободном времени, словно ничего не изменилось. Даже если бы я рассказал им, они не поверили бы. Кто-нибудь обязательно поднимет с земли осколок льда и первым швырнет его в меня. Каждый, кто вспоминает о смерти, считается сейчас богохульником.

Конец света наступил во вторник, двенадцатого августа, около четырех часов утра. В это время я крепко спал на простом деревянном топчане и ни о чём не знал. Если бы любопытство не пригнало меня в монастырь провенов, то я жил бы, вероятно, уверенный в своем счастье, оплакивая далёких родственников и знакомых. Я отдал бы несколько лет жизни ради возможности все изменить, но никто не предлагает мне такую сделку.

* * *

Монастырь находился на краю Сверици, небольшого городка у подножья Крутых гор. До него я добирался, долго петляя узкими дорогами, рядом с которыми каждую минуту разверзалась пропасть. Испорченный кондиционер автомобиля холодил слишком сильно, потому, когда на закате знойного дня я остановился у ворот каменного здания, то уже сильно замерз. Воюя с дрожью и шатаясь на ногах после многочасовой поездки, я, должно быть, выглядеть действительно уставшим. Наверное, именно благодаря этому монах, которого я встретил, впустил меня внутрь.

Этот молчаливый мужчина показал дорогу к келье, что располагалась в дальнем крыле здания, а потом принёс мне ужин. Немного позднее появился седой морщинистый отец Стасис, выполняющий здесь обязанности врача, и прописал мне лекарство от простуды. Он спросил, откуда я и чем занимаюсь, а я солгал, что работаю в страховой компании. Он усмехнулся и уселся на деревянный стул, что стоял возле стола. Я попытался подняться с кровати, но Стасис остановил меня жестом и подал второе шерстяное одеяло, чтобы я укрылся.

Он знал, что я журналист. Монахи обычно проверяют тех, кто их посещает, поэтому они влезли в базу данных транспортных средств и нашли регистрационный номер моего автомобиля. Стасис сказал, что моё присутствие им не помешает, если только я не буду задавать вопросы. Их наука не должна попасть в бульварную прессу, к тому же, непременно в искажённом виде.

Я пробовал его переубедить, что попал сюда совершенно случайно, но он ничего не хотел слушать. Не верил мне. Только повторил, что если заболею, могу остаться на несколько дней, потому что ближайшая больница очень далеко, но запретил покидать келью. Он показал мне небольшую ванную комнату за стеной и кнопку над изголовьем кровати, при помощи которой я могу кого-нибудь вызвать. Потом вышел и захлопнул за собой тяжёлую дверь.

* * *

Я услышал лязг замка и сразу почувствовал себя узником. Не ожидал, что хозяева будут удерживать меня здесь против моей воли, поэтому разозлился. Я не отнёсся со всей серьёзностью к тому, что говорили о провенах: самое важное для них это быстрая и точная информация, и они не отказались от техники, а наоборот, часто используют ее достижения. Из-за моей глупости, из-за того, что приехал на служебном автомобиле, они смогли легко, хоть и нелегально установить мою личность. Шансов спокойно кого-нибудь расспросить и осмотреть окрестности не было.

Кроме того, я дрожал от холода под толстым одеялом и мечтал, чтобы следующий день принёс облегчение. Наверное, начинаю стареть, потому что когда-то такие поездки не производили на меня подобного впечатления. Я заснул раньше, чем на улице совсем стемнело. Это было воскресение, десятое августа. До Судного Дня оставалось около полутора суток. Я видел цветные сны, впрочем, как всегда, когда меня лихорадило.

* * *

На утро понедельника с некоторым недоумением я осознал, что пока спал, кто-то принёс мне в келью завтрак. Из-под прикрытых век я наблюдал за движениями коммуникатора, который раскалился добела от присланных сообщений и попыток соединения. Вибрируя, он свободно скользил по деревянному столу, пока не достиг тарелки, о которую начал биться. При этом издавал адский шум, потому что тарелка и лежащая в ней ложка были алюминиевыми. Наконец, я выключил его, не читая писем, что подмигивали цветными иконками. Я должен был сосредоточиться.