Встречь солнцу. Век XVI—XVII

— Убили Михаила... На реке Аваче... С месяц ещё тому назад двое сборщиков ясака в крепость прибежали... С ними Михаил ходил, да не вернулся... Пятерых казаков тамошние камчадалы да коряки побили насмерть.

— Как же так? — потерянно спрашивал Иван. — Ведь тихо же было на всех реках Камчатского Носа.

— Да какое там тихо! Может, это у вас на Большой реке тихо, а авачинские коряки и камчадалы уже с год, как от дачи ясака и аманатов уклонялись. А на них глядючи, и все камчадалы побережья Бобрового моря начали непокорство чинить.

Иван, бессильно опустившись на топчан, тихо, беззвучно плакал. Михаила, после отца, он любил как никого другого. И вот брата не стало.

— Пойдём-ка за стол, помянем брата, — тихо сказал Пётр. — С дороги ты, как я погляжу, оголодал — кожа да кости на тебе остались.

Стол оказался далеко не скуден для голодного времени. Клубни сараны[108], ягоды, пучки черемши — дикого чеснока, — житные лепёшки и отваренный целиком гусь — вот что мог Пётр предложить Ивану. Посредине стола возвышался маленький пузатый бочонок с вином, которое казаки камчатских острогов научились делать из сладкой травы и ягод года три назад. К обеденному столу вышла крепкотелая пригожая камчадалка, медлительная в движениях. На руках она держала годовалого ребёнка. Одета женщина была в полотняную чистую малицу.

— Вот, — кивнул Пётр в её сторону, — пока тебя не было, успел я жёнкой и дитятей обзавестись. Жёнку зову Марией, а мальчика решил наречь Иваном, в твою честь. Да вот беда, не венчаны мы ещё с ней, ни она, ни дитя не крещены, живём вроде с ней по-бусурмански, — Мартиан-то у вас в Большерецке больше года проторчал, вот и некому было свершить христианские обряды.

Мария сидела тихо за столом, в разговор мужчин не вмешивалась. Пётр не предложил ей вина, и, пообедав, она ушла внутрь дома кормить ребёнка.

Изба Козыревских, рубленная на пять комнат из отборного топольника, была вместительнее многих казачьих домов в Верхнекамчатске. В семье при постройке было четыре мужика, и Козыревские размахнулись, не жалеючи сил, благо строевой лес близко, прямо на противоположном берегу реки.

Оставшись одни, братья продолжали разговор, делясь накопившимися новостями; узнав, что Иван тоже взял жену и обзавёлся домом в Большерецке, Пётр оживился и принялся расспрашивать о Завине.

Причину его оживления нетрудно было понять. Изба Козыревских теперь целиком оставалась за старшим братом.

Выпытав, что Иван с Завиной живут дружно и любят друг друга, Пётр, не петляя, сразу поставил всё на свои места:

— Стало быть, так, Иван. Теперь ты живёшь своим домом. И делить нам нечего. Что в Большерецке, то твоё. А что тут — всё моё.

Ивана покоробило, что брат завёл разговор о дележе в тот же день, как сообщил ему о смерти брата. При этом Пётр не предложил ему хотя бы для видимости часть имущества.

— Как же так, брат, — удивлённо спросил он, — иль не вместе мы добро наживали с тех пор, как ещё отец был жив? У нас в кладовых сороков двадцать одних соболей. Да лисы, да бобры морские. Это ж общее теперь наше с тобой богатство. Ужель всю мягкую рухлядь себе одному оставишь?

— Как хочешь, Иван, — поджал губы Пётр, — а только всё себе оставлю. У меня годовалый парень, да Марья вторым ходит. Слуг в доме пятеро, всех кормить надо. У вас же с Завиной детишек нет. Река Большая соболем богата. Молодые вы оба, наживёте добра, не обессудь.

Поняв, что Пётр намерен крепко стоять на своём, Иван решил махнуть рукой на весь этот спор о дележе. Выпитое вино размягчило его, ему всё вдруг стало безразлично. Что ему нужно от брата? Да ничего. Они с Завиной и так счастливы, стоит ли ему ссориться с Петром из-за какой-то рухляди? Пётр, сколько он помнил, всегда был жадноват, прижимист; глазом не успеешь моргнуть — приберёт всё, что плохо лежит.

Некоторое время братья просидели за столом молча, кидая друг на друга взгляды исподлобья. Увидев, что Пётр начинает смущённо багроветь от этого затягивающегося молчания, Иван усмехнулся.

— Ладно, — сказал он, — пусть всё твоё будет. Может, тебе и вправду наше барахло нужнее. Выпьем-ка ещё по одной.

Братья выпили ещё раз. Теперь Пётр чувствовал себя свободнее, словно скинул со спины тяжёлую кладь, и перевёл дыхание. Он стал сыпать весело прибаутками, припоминал общие их с Иваном детские шалости, и это совсем примирило Ивана с Петром. Братья выпили по третьей. Потом Иван выбежал в сени, куда ещё с вечера были доставлены две его пузатые сумы с имуществом, и вернулся со связкой соболей.

— На! — кинул он соболей на колени Петру. — Брат к брату без подарков не ездит.

Великодушие Ивана совсем смутило Петра. Поняв этот подарок как невысказанный упрёк за обиду брату, он снова начал багроветь.

— Не возьму! — трудно, со свистом выдохнул он. — Эх, будь она неладна, жадность человеческая... Выделю... выделю тебе...