Вторая попытка

– Я приведу факт, а вы уж сами, Александр Николаевич, решайте, принципиально важно это или нет. Факт следующий. В 1930 году Рокоссовский, в то время командир кавалерийской дивизии, у которого Жуков командовал бригадой, вписал в аттестацию нашего великого полководца следующее: «На штабную и преподавательскую работу назначен быть не может, – органически ее ненавидит»…

– Откуда такие сведения, Володя? Можете привести выходные данные?

– Вы имеете в виду название архива, номер папки, листа и так далее? Конечно же, нет. Но вам, как доктору исторических наук, вполне по силам самому установить: клевещу я на стратегического гения или же обхожусь скромной правдой в непотребном голеньком виде…

«Смеются», – прочитал генерал сухую ремарку распечатки.

– Сволочи, – беззлобно классифицировал Астаров. Ему самому стало интересно, в самом ли деле Жуков не тот, за кого себя выдает, или все, сказанное этим несносным юнцом, есть действительно подлая и воистину наглая клевета на заслуженного человека. Как офицер госбезопасности, он понимал, что действовать он должен исходя из второго предположения как из истины. Но как человек, чудом не попавший на фронт в заградотряды, прослуживший всю войну в пограничных войсках на советско-турецкой границе, был бы очень даже не прочь удостовериться в том, что и тут историческая правда на стороне его служебного долга. А это было чревато неприятными вопросами, косыми взглядами и черными подозрениями: неужели генерал Астаров Г. А. мог хоть на миг усомниться в том, что в этих гнусных инсинуациях содержится что-то еще, кроме лжи?.. Вот почему справедливое определение сволочей сволочами отличалось беззлобностью тона.

Между тем сволочи продолжали свое сволочное дело, и уже добрались до мнимого спасения генералом армии Жуковым героического Ленинграда в сентябре 1941 года. Вообще, странные творились дела с этим личным делом: стоило на минуту отвлечься, и фигуранты убегали вперед, словно генерал Астаров не машинописную распечатку читал, но магнитную пленку выслушивал. Причем без права пользования кнопкой паузы…

– Сил у немцев для штурма Питера, в особенности после перегруппировки в начале сентября 4-й танковой группы на Московское направление, было недостаточно. Да они и не собирались его штурмовать. Гитлер в планах четко указал: «блокировать Петербург»…

– Петербург?

– Разумеется, Петербург. Фюрер отказывался осквернять свои уста большевистской кличкой этого города. Я с ним в этом солидарен…

– Володя, вы не находите, что это… как бы помягче выразиться… несколько манерно, что ли?

– Я нахожу большевиков крайне непоследовательными, отличающимися удивительной скудостью воображения. Последнего едва хватило на то, чтобы переименовать ряд городов в духе самоутверждения и отшибания исторической памяти у подвластного населения. На том и успокоились. А зря. Следовало переиначить всю географию, в том числе реки, моря, океаны, континенты. Но поскольку они этого сделать не додумались, то лучше уж мне слыть манерным Володей, чем беспамятным Иваном, у которого отсутствие на Петербургской стороне Малого проспекта, при наличии Большого, не вызывает никакого удивления. Уж если начали в 1944-м возвращать исконные имена улицам и проспектам, следовало возвратить на свои места всё, а не выборочно. А то Карла Либкнехта убрали, а Щорса оставили. Возникает закономерный вопрос: чем украинский националист лучше немецкого антисемита?

– Надеюсь, вы не ждете, что я на него отвечу?

«Смеются»…

Генерал перечитал абзац и тоже рассмеялся. Невесело и озабоченно. Теперь попадание этого вундеркинда в особую папку уже не казалось ему преждевременным. Более того, генерал всерьез задумался о том, что для этого фигуранта следовало бы завести особую «особую папку». Обнадеживало Астарова только одно соображение: возраст «Лаборанта». Возраст позволял надеяться на лучшее. А именно на то, что при правильном подходе удастся вернуть этого мальчика в лоно единственно правильного марксистско-ленинского учения. В том случае, если все это, весь этот антисоветизм, попрание идеалов, поношение святынь, постоянная готовность к клеветническим измышлениям и демагогическим обобщениям являются всего лишь наносным мусором, еще не успели укорениться, окончательно отравить душу молодого, только-только начинающего жить человека…

Между тем молодой начинающий, с въедливой обстоятельностью пятидесятилетнего Клаузевица и напористой эрудированностью шестидесятилетнего Жомини, приступил к завершающей стадии развенчания мифа о великом полководце Жукове.