Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

В речи Чичикова, пытающегося осмыслить свою жизнь, усиливается в процессе правки роль барочных метафор («сокрушенье в щепки всего корабля», «жизнь <…> как суд<но> среди волн» и др.). И появляется монолог Муразова о великом назначении Чичикова и о преображении греховного человека:

Назначенье ваше быть великим человеком, а вы себя запропастили и погуби<ли> ~ если попрекнешь его им же, его же достоинствами, им опозоренны<ми,> в нем покол<е>блется невольно, и весь он потрясется.

Соответственно усиливается далее и описание пробужденного к новой жизни Чичикова:

Вся природа его потряслась и размягчилась. Расплавляетс<я> и платина, твердейший из металлов, всех долее противящийся огню, когда усилится в горниле огонь. ~ Подается и крепчайший муж в горниле нещастий, когда, усиливаясь, они нестерпим<ым> огнем свои<м> жгут отверделую природу.

Таким образом, при всем своем разнообразии правка, вносившаяся Гоголем в верхнем слое, имела определенную направленность. Была усилена тема антагонизма между городом и деревней. Усилились инвективы Гоголя против «промышленной Европы» и идей ложного Просвещения и нерусского воспитания. Усилился также дидактический пафос и тема спасения падшей души.

Вместе с тем в обрисовке персонажей Гоголь стал избегать амбивалентности, которая еще присутствовала в нижнем слое. Герои его становились более одномерными: панегирически рисовался в верхнем слое директор училища Александр Петрович, упрощался характер Федора Ивановича, сменившего идеального наставника. Скупее стали размышления о характерах Тентетникова, Леницына и др. Собственно, с этим, по-видимому, связано и упразднение Гоголем «преказусного анекдота» о немце-управителе («полюби нас чорнинькими, а белинькими нас всякой полюбит»), как и авторского отступления о «грязном человеке», который «и в самом падении» «требует любви к себе».

Очевидно, что при переработке рукописи Гоголь старался освобождаться от бытовых диалогов (например, перебранки буфетчика Григория с ключницей Перфильевной) и бытописательных картин (описание обеда у Петуха), сокращая их или вовсе убирая. Исчезли в позднейшей редакции текста в результате правки и многие автореминисценции Гоголя: пригрезившаяся Чичикову будущая жена, в которой, как уже было сказано выше, узнаются мотивы «Женитьбы», грустный напев русских песен, о котором Гоголь писал в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и в первом томе «Мертвых душ», сцена с Чичиковым, пытающимся пройти в дверь вместе с Петухом, напоминающая сцену из «Ревизора», и т. д. Наконец, в стилевом отношении Гоголь в процессе правки уходил от барочности языка, столь характерной для его более ранних текстов, устраняя экзотизмы, варваризмы, а также тавтологию, заметно присутствующую в нижнем слое («Терпеньем можно сказать повит, спеленат и будучи, так сказать, сам одно олицетворенное терпенье» – вместо: «На терпеньи, можно сказать, вырос, терпеньем воспоен, терпеньем спеленат и сам, так сказать, ничто

(так. – Е. Д.) другое, как одно терпенье…»).

Ономастика второго тома и вопросы возможной датировки

При определении хронологической последовательности редакций сохранившихся глав второго тома, а также их возможной датировки важную роль у Гоголя играют имена, которые устанавливались у него не всегда сразу и не всегда просто[379].

Так, Тентетников, центральный персонаж главы I второго тома, имя которого упоминается еще и в главе II нижнего слоя (ранней редакции), и главах II и IV верхнего слоя (поздней редакции), в последней из сохранившихся глав в обеих редакциях именуется Дерпенниковым. То, что в воспоминаниях современников, присутствовавших на чтениях Гоголем глав второго тома в 1849–1851 годах, фигурировало одно лишь имя Тентетникова, есть еще один аргумент в пользу более раннего происхождения последней из сохранившихся глав (см. с. 165 наст. изд.).

Впрочем, существует и иная гипотеза: Тентетников и Дерпенников в утраченной редакции второго тома поэмы могли быть разными персонажами. Дерпенников – юношей, осужденным за какое-то «преступление против коренных государственных законов», а «ленивый» Тентетников был всего лишь замешан «в деле филантропического общества»[380].