Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Я завершил последний этап учебы и начал работу в форме с шевроном «Фельдшер» на каждом плече. Это оказалось обоюдоострое оружие: символ одновременно и признания, и обязательства. С одной стороны, я чувствовал, что заслужил свои знаки различия и умение держаться на ногах во время шторма. С другой стороны, я теперь понимал, что ответственность за все несу сам.

Термин «фельдшер» и альтернативные названия часто понимаются неправильно. В работе скорой помощи участвуют как фельдшеры, так и не фельдшеры: техники, ассистенты, практикующие врачи. Целый список названий, в сущности, для одной и той же деятельности.

Основная мысль в том, что, по сути, все они выполняют одну и ту же работу. Если к вашей двери подъезжает скорая, то в бригаде могут быть два медика, но с той же вероятностью к вам приедут два специалиста — нефельдшера.

Ошибочно полагать, что нефельдшер знает меньше. Техники часто проработали на скорой много лет, и именно такого человека хочется видеть рядом во время кризиса. В начале работы медиком я часто искал совета и поддержки у более опытных коллег, не имеющих квалификации медика. До сих пор так делаю.

Главное отличие в том, что у фельдшеров есть некоторые дополнительные навыки, и в их арсенале присутствуют некоторые лекарства покруче: больше обезболивающих, средства от припадков, от аллергии и так далее. Поэтому в кризисной ситуации техники с большей вероятностью сразу поедут в больницу, а фельдшер может не торопиться и провести какие-то процедуры на месте.

В случае Гэвина мой статус медика означал, что я могу вколоть ему в вену иглу и поставить капельницу. Это полезно, но совершенно не решает исход дела. Я также мог бы дать ему противорвотное, но я решил этого не делать, потому что при нас его не тошнило, и, по моим ощущениям, у нас были более важные дела. Я ничего не мог сделать с его внутренним кровотечением, поэтому главное лекарство для него — это дизель. В этом случае от медиков вне зависимости от их квалификации требовался все тот же главный навык: распознать пациента, который действительно серьезно болен, и способствовать быстрой транспортировке к полноценному лечению.

* * *

Положив Гэвина на койку, мы с напарницей скользим друг вокруг друга, наклоняемся к пациенту и снова отдаляемся, подсоединяем кислород, закрепляем оборудование, подключаем капельницы, поднимаем его ноги. Это непринужденный па-де-де на очень ограниченном пространстве. Он проходит эффективно и гладко, если напарники знают друг друга и доверяют друг другу, или натужно и неуклюже, если это не так.

Мама Гэвина, сгорбившись, сидит на сидении в углу, молчаливая и ненавязчивая, как все члены семьи, понимающие ситуацию без слов. Бригады скорой помощи часто подбадривают родственников пациентов словами: «Пока мы спокойны, вам тоже не о чем волноваться». Соответственно, когда врачи прекращают болтать и начинают действовать быстро и решительно, можно предполагать противоположное.

За несколько минут мы успеваем сделать, что можем, на месте, и теперь мы готовы ехать. Мы передаем подробности по радиосвязи, чтобы диспетчер мог предупредить больницу. Напарница запрыгивает вперед, включается мигалка, мы разворачиваемся и отправляемся в путь.

С тех пор как мы уложили Гэвина на койку, его давление улучшилось. Благодаря кислороду дыхание, по-видимому, стало легче. Сменив обувь, он подуспокоился. Мы недалеко от больницы. В пределах десяти минут он окажется в реанимации и получит необходимое лечение.

Затем, где-то за минуту до отъезда, Гэвин садится. Он оглядывается, как будто его резко разбудили ото сна, непонимающе смотрит на аппаратуру, маму в углу, фельдшера рядом с ним.

— Гэвин? Все нормально? Ты в машине скорой помощи, Гэвин. Этот шум — всего лишь сирена. Мы пробиваемся через пробку. Мы скоро будем в больнице. Ляг, Гэвин. Просто расслабься.

Но Гэвин не расслабляется, он пытается встать. Он свешивает ноги с каталки, но им мешает поручень сбоку от койки. Он тянет за него — думает, его можно снять. Кажется, он не помнит, как сюда попал. Он глядит на ноги и начинает резкими движениями тереть одну кроссовку о другую, носком об пятку. Одна из кроссовок, на которых он так настаивал, кувыркается по салону скорой; мама поднимает ее. Затем надувается манжета аппарата для измерения давления. Он смотрит на левую руку, тянется к липучке и срывает ее. Манжета отлетает в монитор и запутывается в системе капельниц.

— Гэвин, Гэвин. Постарайся посидеть спокойно. Давай поставим ноги обратно на койку.

Я тянусь к Гэвину, но мою руку отталкивают. Гэвин стягивает кислородную маску, словно защищаясь. Он делает несколько глубоких, захлебывающихся вдохов. Он таращится на меня — сопротивляется своему мучителю. Руки дергают провода. Он обильно потеет, и присоски отстали. Провода путаются в трубках, подведенных к его катетеру.

Напарница за рулем чувствует угрозу подступающего хаоса:

— Все в порядке в салоне?

— У нас тут некоторые волнения.

Тут, прямо на повороте, мама Гэвина расстегивает ремень, встает и тянется к сыну.

— Нет, нет, нет. Простите, мэм, вам надо сесть. Пожалуйста.