Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Я подвожу ее обратно к сиденью.

— Мы не хотим, чтобы вы упали.

Гэвин стягивает с пальца датчик и хватает трубки капельницы, ведущие к его руке.

— Гэвин! Гэвин!

Он наматывает прозрачную трубку на ладонь и выдергивает из руки. Она резко отлетает по машине, из нее на койку и на пол брызжет соленая вода. Потом из вены начинает идти кровь. Она стекает по сгибу руки и пропитывает простыню.

Я одним движением встаю, подхватываю ноги Гэвина, поднимаю и укладываю их обратно на койку, хватаю конец ремня и туго затягиваю его на бедрах Гэвина, а затем прижимаю его, чтобы он лег обратно, а у него нет сил сопротивляться. Отрываю от рулона в диспенсере кусок впитывающей салфетки и левой рукой прижимаю его к кровоточащей вене; правую руку вытягиваю, как могу, открываю ею один из шкафчиков на уровне глаз, вытаскиваю пачку перевязочного материала, зажимаю ее между локтем и боком, одной рукой открываю зиплок, салфетки вываливаются на койку и на пол. Я хватаю первую попавшуюся, разрываю упаковку, кладу марлю на место насквозь мокрой впитывающей салфетки, затягиваю на руке повязку не слишком аккуратно, но туго. Водительница спрашивает с переднего сиденья:

— Мне остановиться?

— Мы далеко?

— Еще две минуты.

— Поехали дальше.

Я отключаю капельницы, выдыхаю и делаю шаг назад, держась за поручень на потолке. Мы делаем поворот по широкой дуге.

Глаза Гэвина закрыты, как будто он удалился в какой-то персональный кабинет и в ужасе сидит там в темноте, обхватив колени. Чувствует ли он, как ему плохо? Он стянул с себя все системы мониторинга, но чтобы понять, что происходит, не нужны никакие технологии. Дыхание стало неглубоким, пульс ослаб. Весь цвет, который было к нему вернулся, снова сошел с лица. Организм Гэвина предпринял последнюю отчаянную попытку самосохранения. Органы выжигают последние резервы в попытке спасти весь организм, прежде чем выключиться навсегда.

Я подхватываю запутанные провода и убираю их с прохода — теперь от них никакого толку. Беру со шкафа мешок Амбу и подсоединяю его к кислороду. Укладываю голову Гэвина на ровную поверхность, накрываю маской рот и нос, приподнимаю челюсть, чтобы рот был закрыт плотно, и начинаю медленно, выверенными порциями впрыскивать в грудную клетку Гэвина чистый кислород, не прекращая наблюдать и прощупывать пульс. Если мама Гэвина до сих пор не понимала, насколько серьезна ситуация, то теперь наверняка поняла.

Мы заезжаем в бокс для скорой помощи, открываем заднюю дверь, выкатываем каталку на пандус гидроборта, а с него — на пол и ввозим Гэвина в кабинет реанимации, не прекращая искусственное дыхание. Сейчас он не сопротивляется.

У врача — свой момент истины: она замечает мешок Амбу, без промедления надевает средства защиты, выкрикивает приказы, вызывает анестезиолога, начинает лечение — в общем, принимает командование. Она не боится повышать голос, если что-то идет не по плану, и несколько минут, пока шум не улегся, мы продолжаем обихаживать Гэвина. А затем отступаем в сторону и оставляем его в руках врачей.

Моя последняя задача — зарегистрировать Гэвина на стойке администратора, но я даже не знаю его фамилии: в чрезвычайной ситуации такие вещи могут выпасть из внимания. Поэтому я иду в комнату для родственников, чтобы найти его маму. Когда я вхожу, она поднимает глаза и умоляюще смотрит на меня. На секунду в глазах вспыхивает надежда, но затем ее как будто смывает соленой водой: она смаргивает слезы. Я стараюсь ответить на ее вопросы, как могу, но мои сведения ограничены, и я не могу сказать много, потому что уже не отвечаю за лечение Гэвина.

Я не могу дать ей тот единственный ответ, которого она ждет, поэтому оставляю ее ждать в комнате без окон перед столом с единственной кроссовкой сына.

Женщина с температурой сомневается в эффективности парацетамола

Врачи и техники скорой помощи — не самые уживчивые люди. Мы легко приходим в раздражение, к начальству относимся скептически и не скрываем этого, а на мир смотрим мрачно, потому что уже много повидали. Поэтому нет ничего приятнее, чем отвести душу и как следует поныть. Пациенты, начальство, коллеги, диспетчеры: любая тема подойдет. В этом есть большой смысл: нытье укрепляет чувство локтя в коллективе не хуже, чем пейнтбол или совместное конструирование плота. И к тому же пока ноешь, можно съесть пончик.

Часто говорят, что Национальная служба здравоохранения Великобритании работает за счет доброй воли сотрудников. Судя по скорой помощи, можно сказать, что в еще большей мере ее питает неисчерпаемое топливо коллективного нытья.