Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

— Она в конце концов заснула в кресле.

— Она ходила?

— Очень мало. Она все сильнее устает.

Как будто в подтверждение слов сына, Мэри теряет силы прямо у меня на глазах. Каждый вдох отнимает слишком много усилий и слишком мало дает, и я вижу, что организм отбросил все другие заботы и сосредоточился на одной этой задаче. Когда я приехал, Мэри улавливала мой взгляд, но сейчас она смотрит то ли вдаль, то ли внутрь себя. Она сидела прямо, а теперь сгорбилась и обмякла. Кожа побледнела и приобрела нездоровый блеск.

— Мэри? Вы меня слышите, Мэри?

И тут все происходит. Мэри испускает последний вздох.

Она не хрипит. Не рушится на пол. Просто вдыхает, выдыхает — а потом не может вдохнуть еще раз.

С моего прихода в дом не прошло и трех минут.

* * *

Момент, когда гаснет свет, — это всегда потрясение. Последний выдох, а за ним — пустота. Отключается энергия, как будто кто-то выдернул шнур из розетки. Тело обмякает и сдается. Это — как удар под дых. Даже когда я чувствую, к чему идет дело, развязка всегда приходит слишком быстро. Как же иначе.

Скорая помощь часто приезжает, когда все уже произошло: когда все системы организма уже отключились. Бригада видит человека с остановившимся сердцем и переходит к реанимационным мероприятиям. Остановка сердца — это понятная ситуация: страница номер один в методичке для обучения работе на скорой помощи, хорошо отработанный навык. У пациента с остановившимся сердцем нет личности, нет прошлого. Жестокая формулировка, но пациенту с остановившимся дыханием хуже уже не будет.

Пациент, чье состояние быстро ухудшается, ставит перед медиком совсем другую задачу. Это — минута возможности. Крошечная область для вмешательства. Время имеет важнейшее значение. Внутри организма происходят непоправимые изменения. Все признаки указывают на фатальный исход. Но бригада скорой помощи пытается остановить падение.

А затем угроза сбывается: организм сдается. Ожидаемый, неотвратимый — все равно это момент поражения, укол жесточайшей боли, незаметный в плавном течении времени. У этого пациента, секунду назад покатившегося по наклонной, все вдруг стало хуже некуда.

* * *

Я хватаю пациентку за плечо и трясу.

— Мэри?

Пытаюсь нащупать пульс на изгибе шеи. Сын улавливает каждое мое движение.

— Что случилось?

Мне нужно уложить пациентку горизонтально.

— Что происходит?

Не время деликатничать.

— У вашей мамы остановилось дыхание, можете мне помочь уложить ее на пол?

Говорить это — чудовищно, а слышать — еще хуже. Но сын реагирует мгновенно. Он не съеживается, не замирает, не закрывает лицо ладонями. Он придержит свое отчаяние до того момента, когда останется наедине с собой; сейчас он будет прагматичным представителем окружающего мира, потому что сейчас именно это нужно его маме, а больше помочь некому. Муж застыл на диване, вцепившись в упаковки лекарств у него на коленях.

Сын берет маму за плечо, мы поворачиваем пациентку, опускаем ее на ковер, и я подтягиваю ее на середину гостиной. Присаживаюсь на колени у нее за головой, смотрю на распростертое тело, подтягиваю к себе мешок Амбу и дефибриллятор, задираю блузку до неприличия высоко — аж до подмышек, так, что видна бледная кожа торса, прицепляю утюжки, хватаю мешок Амбу, подключаю к кислороду, накрываю ее лицо маской, выдавливаю порцию воздуха, потом еще, и еще, и еще, и поглядываю, не появится ли на экране признак сердечной активности. На экране высвечивается ритм, совместимый с жизнью — такой же, как если бы Мэри не прекращала говорить. Я вновь прощупываю шею: ничего. Я двигаю рукой: неужели я положил пальцы не туда? Вечные сомнения: вдруг я спустя столько времени не справлюсь с такой базовой операцией, как проверка пульса? Может быть, он просто невероятно слабый? Или мешает слишком толстый слой плоти? Как не было ничего, так и нет. Большим и указательным пальцем левой руки я придерживаю маску на месте, а правой нажимаю на мешок; средним пальцем поддерживаю подбородок; безымянным и мизинцем шарю по ямке на шее в поисках утешительного трепета жилки. Но надежда ложная: его нет.

Я опускаю мешок Амбу и нажимаю на рации кнопку «срочный вызов». Сцепляю пальцы в замок и начинаю нажимать на грудь пациентки. Раз, два, три, четыре… Я нажимаю вниз так сильно, как могу: пять, шесть, семь, восемь… Почти сразу изо рта пациентки извергается поток желудочного содержимого. Дышащее испарениями пюре из грязно-бурых соков подымается наверх и заливает, забрызгивает, пятнает ее лицо: вокруг рта, подбородок и шею, комья попадают на щеки и лоб, соскальзывают в глазницы. С каждым нажатием на грудь оно беспорядочно изливается наружу, пачкает ее волосы и одежду, мои перчатки и вытянутые предплечья, покрывает небрежными оранжевыми пятнами безупречно аккуратный цветастый коврик. Звучит ужасно, выглядит так же, но нет времени ничего говорить.