Выше звезд и другие истории

Темски с тревогой посмотрел налево, потом направо. Вероятно, он не искал что-то взглядом, а просто крутил головой, пытаясь вернуть пропавшие звуки. Как будто струна лопнула, подумал Шапир. Темски нервничал все сильнее. Он встал, все так же растерянно крутя головой, обернулся и впервые за семнадцать дней ежедневных встреч заметил Шапира. Красивое лицо капитана исказилось то ли страхом, то ли недоумением.

– Где… – промолвил он, – где…

Темски ощупал уши, стремясь выяснить причину тишины, нашарил затычки и вытащил одну из них. Этого оказалось достаточно.

– А-а, – выдохнул он и замер. Его глаза по-прежнему смотрели на Шапира, однако уже ничего не видели. Мышцы лица расслабились.

Дальше дело пошло на лад. Темски, искусственно оглушенный затычками, недолго пребывал в растерянности и вскоре уже охотно шел на контакт с Шапиром, который пробовал общаться с пациентом посредством прикосновений, жестов и, наконец, записок. К концу пятой встречи Темски согласился на более продолжительные сеансы терапии с использованием препарата, подавляющего чувствительность окончаний слухового нерва почти на пять часов.

На втором из таких долгих сеансов Темски попросил встречи с Хьюзом. Шапира проинструктировали: по возможности дать астронавтам пообщаться наедине. Предполагалось, что из их общения можно будет извлечь дополнительную информацию. Поскольку из-за восковых затычек Темски ничего не слышал, Хьюза предупредили о необходимости писать. Благодаря владению методом «слепой печати», тот набирал свою часть диалога на портативной пишущей машинке. Тем не менее далеко не все материалы, выуженные из мусорной корзины, удалось сопоставить с аудиозаписью устной речи Темски. Собеседники в основном обсуждали обратный полет, а также смерть старпома Роджерса, которой Темски не помнил; Хьюз заново пересказал все это без каких-либо новых подробностей. Ни о «комнате» («участке Д»), ни об их теперешнем состоянии разговор практически не заходил, за исключением следующего диалога:

Т.: Эти звуки – они ведь не в моей голове?

Х.: Тогда в затычках ты слышал бы лучше.

Т.: Значит, это по-настоящему…

Х.: Еще как.

Т.: Знаешь, когда мне только заткнули уши этими затычками и я проснулся в тишине, мне стало дико страшно. Понадобилась куча времени, чтобы вернуться оттуда, где я был. Да и возвращаться особо не хотелось. А когда Шапир рассказал, сколько времени утекло, и до меня дошло, что это уже Земля, тогда я вообще в ужас пришел: а вдруг это все какая-то галлюцинация? Ну, ты понимаешь. Господи Исусе, думаю, неужели я умом тронулся? В общем, жутко. Как будто я – не я, а два разных человека. Но потом все как-то стало вырисовываться, и я начал сознавать, что не разделился, а…

Х.: Изменился.

Т.: Точно! Эта штука меня изменила. Давно изменила. Это все по-настоящему. Именно это я слышу, когда вынимаю затычки из ушей. А ты видишь, когда открываешь глаза. Иными словами, это реальность. Чтобы мы ее не видели и не слышали, нас приходится искусственно оглушать и ослеплять. В этом все дело, верно?

(Распечатку последующих реплик Хьюза восстановить из материалов, найденных в мусорной корзине, не удалось.)

Х.:…

Т.: Нет-нет, красиво. Мне понадобилось много времени – во всяком случае, мне кажется, что прошло много времени, – чтобы начать что-то понимать. Поначалу ведь это казалось полной бессмыслицей. И страшно было до чертиков! Ты или Дуайт что-нибудь скажете, а вокруг ваших голосов как будто аккорды звучат, расходятся, словно лучи радуги вокруг призмы, так что и самой призмы не видно, да? Так ты это видишь? У меня то же самое, только со слухом: все как будто бы превращается в музыку, только это не музыка, а… Говорю же, сперва я не понимал, как нужно слушать. Думал, у меня в скафандре рация сломалась! Боже! (Смеется.) Я не улавливал построения звуков, всех этих переливов и модуляций. Было так непривычно… Но постепенно ты учишься. Чем больше слушаешь, тем больше разбираешься. Жаль, ты не слышишь. Вот ты говоришь мне, что мы улетели с Марса два месяца назад, и так далее, и, блин, я тебе верю, но мне уже нет до этого дела. Это больше не имеет значения, правда же, Герри?

Х.:…

Т.: Эх, если бы я тоже мог видеть, как ты. Зрелище, наверное, изумительное. Но знаешь что? Я рад, что меня каждый день на время избавляют от этих звуков. Да, так правильнее. Они… как бы это сказать… захлестывают меня с головой. Мне сложно переваривать этот поток. Мы не созданы для него, наших физических и умственных возможностей недостаточно – во всяком случае, поначалу. Объять и осмыслить все сразу не получается. Что бы мне хотелось попробовать сделать, пока я «выключен», так это перенести свои ощущения на бумагу.

Х.:…

Т.: Нет, не обучен. Но ведь это и не музыка в нашем понимании. Я просто говорю о музыке, потому что это невероятно красиво. Думаю, мне стоило бы попытаться облечь свои впечатления в слова. Может, так скорее получится объяснить, что это вообще такое.

Х.:…

Т.: Боишься – чего?