Взрыв

Уоткинс будто заново родился на свет. Ни Гровс, ни Жак — никто не одолел Петракова. Это удалось незначительному человеку. Мало ли на свете курьезов... Теперь никто, даже сам Гровс, не вправе тыкать в глаза: не сумел Уоткинс, каков же ты специалист и вообще каков работник! Очень много значило для Уоткинса такое неожиданное решение проблемы с Петраковым. Оно давало передышку. Теперь надо продумать ситуацию и — действовать, действовать. Он, Уоткинс, не должен упускать из вида ни одно заметное явление в работе Петракова, все надо заставить служить его, Уоткинса, интересам. Гровс делает такое всю свою жизнь. А почему Уоткинсу нельзя? По своим творческим задаткам он не менее значителен, чем Гровс или тот же Петраков. Пора судьбе быть справедливой к нему.

А пока — минуты отдохновения. Он налил коньяку сначала Гровсу, потом себе и всем остальным:

— Коллеги! Предлагаю тост за нашу постоянную, вечную любовь к нашему шефу, к нашему старшему другу. Я, может быть, не так красиво говорю, как следовало бы. В вопросах любви самый большой краснобай Сенье... Но то — к женщинам. Не так ли, Жак? А здесь — о серьезной любви...

Жак тоже хотел предложить тост. Но повторяться, да еще после Уоткинса, то есть после ближайшего друга Гровса, не имело смысла. Он, Жак, останется в тени. С ним не в первый раз случается подобное за время работы в научном Центре. Может быть, сейчас это как раз к месту — попридержать язык. Когда выговорится тот же Гровс, когда прояснятся его намерения, тогда и надо вставить свое слово. С пользой чтобы, к своей судьбе применительно.

В раздумьях своих Жак пришел к выводу: наверняка Гровс зачислит себя руководителем эксперимента. Теперь, когда Петраков взялся за дело, солдат превратился в самую выигрышную акцию в научном Центре. Почему же Гровсу не погреть руки над чужим костром? Власть безгранична...

Поскорее разделаться бы с солдатом — этого больше всего хотел Жак. Пора во Францию. Говорят, много уже на счету в банке. Верить нельзя. Вообще ничему верить нельзя... Лишь в Париже, в Руане, в Гавре, в любом месте Франции, когда выйдет из-под этого купола, когда будет волен и с деньгами, лишь тогда поверит...

Петраков взялся за работу. Казалось, теперь можно дышать вольнее, а получается наоборот — напряженность будто бы без видимой причины возрастает. Одолело беспокойство о собственной судьбе. Если Гровс зачислит себя руководителем эксперимента, чем же будет заниматься он, Жак? Бездельника держать в научном Центре нет смысла. Неужели остаются лишь пышные проводы в аэропорт? Нет, лучше всего пока держаться в тени. Следить надо за обстановкой, смотреть...

Гровс расчувствовался:

— Джентльмены! Вы знаете, я не кривлю душой. Скажу прямо: мы с вами дружны и едины, как никогда. Это показали усилия наши общие над Петраковым. Каждый из нас потерпел поражение, зато каждый сделал все возможное для достижения общей цели. Я пью за наше единство, за победителя — милую Регину.

По его подбородку проползла коньячная струйка. Гровс не вытер ее, и Жак понял: уже хорош любимый шеф. Добавить бы ему еще, до потери контроля над собой, тогда, глядишь, выболтает все. И Жак сорвался с места:

— Господа! У нас большой праздник, победа! Я предлагаю отметить ее как следует. Давайте завершим праздник на берегу моря. Неужели мы не вправе позволить себе такую скромную вольность?

— Почему не вправе?! — обиженно оборвал Жака насупившийся Гровс. — Что захочу, все сделаю...

— Вот я и предлагаю, сударь, сейчас же на берег моря.

— Месье, прекратите! — вдруг выкрикнул побледневший Хаббарт. — Не разрешается инструкцией... Непозволительно! Тем более всем вместе покидать научный Центр...

— А кто навязывает нам инструкцию? — медленно повернулся к нему Гровс. — Мы — пешки, чтоб нас двигали по расчерченным клеткам? Или я здесь — никто? Что захочу, то и сделаю! Слышите?!

Гровс взбунтовался. Хаббарт торопливо заговорил о руководителях на континенте, об установленном порядке, но тот рукой отодвинул его в сторону и грохнул кулаком по столу:

— Я здесь главное лицо! Я отвечаю... Кому не ясно, назовитесь! Я хочу на берег моря, хочу, поняли? Сейчас же! И никаких чтоб мне инструкций... Нашелся мне советчик, конгресс... В морю, джентльмены!

Он ничего больше не хотел слышать. За ним поспешил Уоткинс, готовый поддержать, помочь, броситься с поручением шефа. Жак сдержанно улыбался и приглаживал волосы. Хаббарт кусал губы, то и дело поправлял на носу очки. Регина стояла у столика, заставленного опустошенными бутылками. Ее лицо было непроницаемым. Лишь когда шумный, неугомонившийся Гровс крикнул, чтобы все — все, как один! — выметались на улицу, она сняла с себя белый, с кружавчиками, фартук, одернула юбку, мельком взглянула в настенное зеркало и пошла следом за тяжело шагавшими мужчинами.

— Господин Гровс, — опасаясь гнева, осторожно обратился Хаббарт, — одного Петракова нельзя оставлять в городке... И вообще, должен кто-то дежурить. Аппаратура все же, вызовы с континента могут быть... Да мало ли что!..

Гровс махнул рукой: