Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

В России социальные революции вели к великим и траги­ческим трансформациям. Но поразительной была и непрерыв­ность имперской истории, географии, экологии. Россия появи­лась на международной арене в то же время, что Португальская и Испанская империи. Она расширялась в соперничестве с имперскими континентальными государствами — Австрийс­кой и Османской империями на западе, Китаем и Северо- Американскими Штатами на востоке. Зрелости она достигла, конкурируя с морскими империями Нового времени — Бри­танской, Французской и Японской. Выигрывая и проигрывая, она пережила почти всех. Если посчитать площадь территории, которую империи контролировали год за годом в течение сто­летий, то по числу квадратных километро-лет получится, что Российская империя была самой большой и самой долговечной империей в истории. Вместе Московское государство, Россия и СССР контролировали 65 млн км2/лет — много больше, чем Бри­танская империя (45 млн км2/лет) и Римская (30 млн км2/лет; см.: Taagepera 1988). Когда была основана Российская империя, средний радиус территории европейского государства состав­лял 160 км. Учитывая скорость коммуникации в то время, соци­ологи полагают, что государство не могло контролировать тер­риторию, радиус которой превышал 400 км (Tilly 1990:47). Но расстояние между Санкт-Петербургом и Петропавловском- Камчатским, основанным в 1740 году, составляло примерно 9500 км. Империя была огромной, и с ее ростом проблемы ста­новились все значительнее. Но в течение всего имперского периода цари и их советники называли огромность российс­ких пространств основной причиной имперского могущества. Огромность этих пространств была основным мотивом и для дальнейшей централизации власти, и для еще большего расши­рения империи.

Превосходя размерами Советский Союз и нынешнюю Рос­сийскую Федерацию, империя царей простиралась от Польши, Финляндии и Кавказа до Средней Азии, Маньчжурии и Аляски. Российские войска в 1760 году взяли Берлин, а в 1814-м — Па­риж. После победы над Наполеоном российские дипломаты создали Священный союз, ставший первой попыткой европей­ской интеграции. Империя постоянно вела колониальные вой­ны за спорные территории в Европе и Азии. Осуществив впе­чатляющие броски на берега Балтийского и Черного морей, за Тихий океан и в географический центр Евразии, она вызывала и подавляла бунты на Урале, восстания в Польше, вела Боль­шую игру в Средней Азии и непрекращавшуюся войну на Кав­казе. С продажей Аляски в 1867 году территория империи на­чала сокращаться, и эта тенденция продолжилась в XX веке. Но петербургские правители продолжали мечтать о Константино­поле и Иерусалиме, и эти надежды питали военные усилия Рос­сии вплоть до Первой мировой войны (McMeekin 2011). Серия русских революций изменила карту Европы и структуру Рос­сийского государства. Начавшись как яростный взрыв антиим­перских настроений, революция 1917 года привела к новому рабству. Однако территория, подвластная Москве, продолжала расти и после Второй мировой войны, когда распались другие европейские империи. Даже с распадом СССР Кремль потерял меньше территорий, чем западные империи потеряли от деко­лонизации. В XXI веке мир с удивлением следит за имперски­ми амбициями постсоветской России.

Европейский гость XVI века сформулировал дилемму, к ко­торой до сих пор обращается русская и русистская мысль: «Трудно понять, то ли народ по своей грубости нуждается в го­сударе-тиране, то ли от тирании государя сам народ становит­ся таким грубым, бесчувственным и жестоким» (Герберштейн 1988: 74). Понять это трудно, но главные вопросы политичес­кого действия — «кто виноват?» и «что делать?» — критически зависят от этого понимания. Логический круг, обрисованный австрийским послом, подлежал размыканию двумя способами: этнографической мифологией либо политической наукой. Четыре столетия спустя американский дипломат видел ту же проблему, но решал ее без колебаний. В «длинной телеграмме» (1946), ознаменовавшей начало холодной войны, Джордж Кен- нан объяснял особенности российской государственности и исходящие от нее опасности «традиционным и инстинктив­ным для России чувством незащищенности». Он приписывал этот «невротический взгляд» на свое положение в мире прави­телям России, а не ее народам. После того как Кеннан отослал свою телеграмму, произошли новые события, и его мысль мож­но заострить. На протяжении большой части российской исто­рии невротический страх правителей, смешанный с желанием, обращался не к внешним врагам, но к пространству внутри страны и к ее населению. Это огромное пространство было населено великим разнообразием подданных, русским и дру­гими народами, от которых российские правители не чув­ствовали и не чувствуют себя защищенными.