Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

но, я стараюсь полагаться на точные слова исторических лиц, их собственные формулировки и заботы. Исследователь совре­менных империй утверждает, что, поскольку термин «империя» применяют ко всему подряд, чтобы понять, что такое империя, надо изучать общества и ситуации, которые сами используют это понятие (Bessinger 2006). Сходным образом, я изучаю то, как в российской историографии использовались понятия «ко­лонизация» и «самоколонизация» в разных лексических фор­мах, свойственных русскому языку. Хотя государственные дея­тели в России не часто использовали эти термины, российские историки обильно оперировали ими. Более того, они начали использовать эти или подобные понятия раньше и делали это более осмысленно, чем я предполагал, начиная работу над этой книгой. Как метафора, раскрывающая механизм, внутренняя колонизация — старинный и хорошо проверенный инстру­мент познания.

Колонизация всегда состоит из двух компонентов, культур­ного и политического. Проявлением чистого насилия являет­ся не колонизация, а геноцид. Культурное влияние само по себе ведет к просвещению, а не колонизации. Когда мы говорим о процессе колонизации, мы видим, как культурная гегемония и политическое доминирование работают вместе — в некоем союзе, соотношении или противостоянии. Немецкий философ Юрген Хабермас говорит о внутренней колонизации как сверхструктуре, в которую объединены когнитивные, правовые и даже конституционные изменения в современных обще­ствах. Новации современности «попадают в жизненный мир извне — как колонизаторы в племенное общество — и принуж­дают его к ассимиляции» (1987: 2/355). С помощью понятия внутренней колонизации Хабермас проводит аналогию и под­черкивает различие между колониализмом и современностью: многоязычное западное общество ассимилирует современ­ность и сопротивляется ей, как будто она привнесена колони­заторами, хотя они говорят на том же языке. На самом же деле это общество навязывает современность самому себе. Хабер- мае описывает культурный конфликт, который не основан на этническом или языковом различии. Даже в столь широком смысле концепция внутренней колонизации предполагает аг­рессивное противостояние враждебных друг другу сил, хоть эти силы и находятся внутри одного общества.

Согласно классическим определениям, колонизация (и ко­лониализм как ее идеологическая система) означает процесс доминирования, в котором переселенцы мигрируют из коло­низирующей группы на колонизованную территорию. Импе­риализм — более широкая форма доминирования, которая не нуждается в подобном переселении (Н.Р. 1895; Hobson 1902; Horvath 1972). Теоретические определения колонизации не уточняют, должна ли миграция населения происходить внутри имперских или национальных границ, или она выходит за их пределы, и обязательно ли само существование этих границ. Однако и в интуитивном понимании, и в практическом приме­нении этого понятия колонизация обычно означала отъезд колонистов за границу. На этом фоне внутренняя колонизация означает процесс культурной экспансии, гегемонии, ассимиля­ции в пределах государственных границ, реальных или вооб­ражаемых. Колонизация есть осуществление власти, структури­рованное различиями — географическими, лингвистическими, культурными. Внешняя колонизация осуществляет эти про­цессы вовне, а внутренняя колонизация внутри сложившихся границ государства, хотя сами эти границы движимы коло­низацией. Скрещивая границы и различия, колонизация осуще­ствляется в сферах реального и воображаемого. В конце XIX — начале XX века прусские и немецкие политики вели амбициоз­ную программу «внутренней колонизации» (Innere Kolonisatiori) Восточной Европы, которую подпитывали исторические зна­ния, реальные и сфабрикованные: колонизация потому называ­лась внутренней, что предполагалось, что желаемые земли ког­да-то принадлежали немецким государствам. Российские историки употребляли сходное понятие, «колонизация себя», без видимых политических целей, но зато создали вокруг него ори­гинальный, хотя и забытый дискурс. К идеям одного из них — блестящего одиночки Афанасия Щапова (1830—1876) — я час­то возвращаюсь на страницах этой книги.