Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

элита жила обычной жизнью, основанной на частной собствен­ности и общественных пороках, русские крестьяне хранили благородную республиканскую традицию, скрытую и до того неизвестную: община — «хорошо организованная свободная республика», писал Гакстгаузен. Он дал общине расовое объяс­нение: истоки ее — в жизни древних славян, и потому русская общинная традиция так трудно совмещается с европейской, латино-германской идеей собственности. Подобный же инсти­тут он обнаружил у сербов и считал, что славянское население Пруссии тоже жило общинами до того, как его вытеснили за­воеватели-германцы. Итак, одно сословие, крестьянство, жило общинами; другие сословия об этом институте ничего не зна­ли, а жизнь дворянства была особенно антиобщинной. В евро­пейских языках слово «община» звучит как «коммуна», а это сло­во с приближением революционного 1848 года входило в моду. Отзываясь на дух времени, Гакстгаузен писал, что русские крес­тьяне в своих общинах уже добились того, о чем «мечтают неко­торые современные политические секты, в особенности сен­симонисты и коммунисты» (Haxthausen 1856: 32).

Консервативный романтик, который окончил Геттинген и был другом прославленных сказочников братьев Гримм, Гакст­гаузен нашел в России именно то, что искал: альтернативу французским коммунистическим теориям. В России, говорил он, не будет революции: в этой стране ее уже совершили мил­лионы крестьян в своей медленной, тайной общинной жизни. В первом российском отзыве на книгу Гакстгаузена рецензент сравнивал его путешествие по России с поиском сокровищ в Африке или Америке, сразу поддержав идею внутреннего от­крытия, скорее духовного, нежели экономического:

В книге есть чему поучиться нашим образованным людям на каждом шагу, а многие страницы в ней покажутся им совершенным путешествием во внутренности Африки или, что еще неожиданнее, по Эльдорадо <....> Да, милос­тивые государи, Эльдорадо в России. Но чтобы увидеть его, надо снять себе с глаз ту повязку, которую в детстве повя­зали вам на глаза ваши гувернеры, а в зрелом возрасте поддерживает исключительное чтение западных книг (Аноним 1847: 10).

Российские интеллектуалы поддержали открытие Гакстгау- зена с редким единодушием. В мае 1843-го Гакстгаузен встре­чался с Хомяковым, Киреевским и Герценом. В их восприятии Гакстгаузен был счастливой противоположностью Астольфа де Кюстина, чей визит в Россию увенчался книгой, содержавшей сокрушительную критику империи: «Ничто не может быть противоположней блестящему и легкомысленному маркизу Кю- стину, чем флегматичный вестфальский агроном барон Гакстга­узен, консерватор, эрудит старого закала и благосклоннейший в мире наблюдатель», — писал Герцен (1954: 2/281). Потом, ког­да книга флегматичного агронома вышла в свет, Герцен срав­нил его с Колумбом, а открытую им общину — с Новым Све­том. Он с горечью добавлял, что русским пришлось ждать немца, чтобы тот открыл их внутреннее сокровище — общи­ну (1956: 7/301). Герцен писал это в лондонской эмиграции; очевидно, что для него, богатого помещика, который во вре­мя ссылки в сельскую Вятку еще и поработал губернским ста­тистиком, идея общины была новой. Он не сомневался в от­крытии Гакстгаузена, но делал важные оговорки. Барон сохранял «политические воззрения времен Пуфендорфа», что всякая власть от Бога, а потому его книга «очень интересный, но неистово реакционный труд» (Герцен 1956: 7/260). Нова­ция самого Герцена состояла в том, что демократические сель­ские общины — исток и сердце русского социализма, как по­нимал его Герцен, — враждебны петербургской империи. Конфликт между общиной и империей тлеет, считал Герцен, и он вспыхнет революцией. «Уничтожить сельскую общину в России невозможно, если только правительство не решится сослать или казнить несколько миллионов человек» (Герцен 1955: 6/201).

После открытия общины, как после открытия Америки, сра­зу начались споры о приоритете. Хомяков утверждал, что, рас­поряжаясь собственным поместьем, он открыл общину раньше ' Гакстгаузена. Он писал, что уже в 1839 году он и его друзья-сла­вянофилы «высказали, что славянское племя и по преимуще­ству русское отличается от всех других особенностями свое­го общинного быта». Именно этим, продолжал Хомяков, «было положено начало нового умственного движения». В ста­тье «О сельских условиях», опубликованной в 1842 году и так же, как и книга Гакстгаузена, написанной по заказу Министер­ства государственных имуществ, Хомяков высказывал суще­ственные положения славянофильской теории:

Поселянин в России никогда не был в совершенном оди­ночестве посреди общества: он связан был с государством силою жизни семейной и малым, но живым кругом мир­ской общины. <....> Очевидно, Русский поселянин не был, не должен и не может быть Западным пролетарием <....> Самое же понятие о законности надзора всех над каждым связано с коренным Русским понятием о священном дол­ге взаимного вспоможения (1861: 1/385—386).