Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Для философа-гегельянца Юрия Самарина, служившего при Министерстве внутренних дел, открытие общины приобрело силу политической программы. Он писал:

Общинное начало составляет основу, грунт всей русской истории, прошедшей, настоящей и будущей. ...Никакое дело, никакая теория, отвергающая эту основу, не достиг­нет своей цели, не будет жить (1877: 1 /40).

По Самарину, экономические основы общины противопо­ложны германскому началу собственности, а юридические принципы — письменному праву. Русская община и есть «ответ на последний вопрос западного мира» — социализм. По-види­мому, между Гакстгаузеном и кружком славянофилов существо­вало действительное единство взглядов, и вполне вероятно, что истории Хомякова и его друзей повлияли на впечатлительно­го барона. В книге Гакстгаузена описан ряд сюжетов (в частно­сти, спор москвича с раскольниками в Кремле), в которых уга­дывается Хомяков. Тем не менее заслуга внятной, развернутой артикуляции общинной идеи принадлежит немецкому барону.

В 1840-х годах славянофилы растили бороды, читали Герде- ра и Гегеля и осваивали православие. Они осуждали иностран­ное влияние на Россию, которое у них ассоциировалось с им­перией Петра. Свои позитивные идеи высказать было сложнее. Богатые помещики, владельцы сотен крепостных, и европей­ски образованные интеллектуалы романтической эпохи, славя­нофилы, отвергали многонациональную империю и стреми­лись заменить ее — сначала в воображении, потом и на деле — органическим сообществом, которое должно быть основано на русских и православных началах. Но их теократический наци­онализм сразу столкнулся с неразрешимой проблемой русско­го раскола — наследием религиозного конфликта XVII века, который оттолкнул от канонического православия множество бородатых, благочестивых русских людей (см. главу 10). Из-за раскола этнические определения в России не сходились с ре­лигиозными, и именно раскол сделал невозможным теократи­ческий проект в России, определение русской нации как пра­вославной. Темный, преследуемый и удачливый двойник православия, раскол стал еще одной — и самой большой — «те­нью колонизованного человека» (Bhabha 1994: 62). В XIX и в начале XX века к расколу навязчиво возвращалась светская мысль. И в этой области Хомяков стал автором оригинальной стратегии, отличавшейся от того, что предлагали его более ортодоксальные друзья, — не столько теократической, сколько коммунитарной и расовой. Он одним из первых понял, что у российского столкновения с современностью — колониальная природа (см. главу 1). Как и его французские современники, например Франсуа Гизо (Фуко 2005: 240), Хомяков восприни­мал политические проблемы своего времени в расовых терми­нах. Русская аристократия — потомки викингов — полагала, что она «по крови» отлична от других сословий — духовенства и крестьянства, потомков миролюбивых славян. Хомяков стре­мился вновь актуализировать этот расовый дискурс, подверг­нув его радикальной переоценке в пользу «славянского мира». Воспринимая письменное право, рациональное управление и права собственности как элементы европейской колонизации, начавшейся с Рюрика, Хомяков разработал свою концепцию общины. Давая русский ответ европейской современности — и постылым практикам капитализма, и пугавшим теориям социа­лизма, — община казалась традицией древних славян, которая существовала до варяжского завоевания и пережила его, проти­востоя дворянской власти. Гакстгаузен почерпнул свою идею общины у русских сектантов, если не у немецких колонистов, но в кругу Хомякова верили, что общинами живут и православ­ные крестьяне, и раскольники. Именно идея общины стала ос­новным принципом славянофильства.