Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Хотя евреи-ашкенази и так жили оседло, империя не жела­ла их миграции из польских ее колоний во внутренние зем­ли. Для них был создан особый режим, запрещавший пересе­ления и коммерцию к востоку от традиционных мест проживания евреев, — черта оседлости. Уже отмечалось, что этот режим был равносилен учреждению еврейской колонии Российской империи (Rogger 1993). Хотя такое ограничение на передвижение евреев было необычным явлением, в других отношениях империя обращалась с ними примерно так же, как с другими религиозными меньшинствами. Колонизовав обширные части Польши, населенные евреями, империя об­наружила там старинную единицу самоуправления — кагал. В 1844 году император издал указ, запрещавший кагал, но под­водивший еврейские поселения под менявшееся тогда законода­тельство, которое регулировало жизнь крестьянских общин. Империи не удалось изменить структуру еврейского самоуправ­ления, но она подорвала его традиционный авторитет (Dubnow 1990: 227; Stanislawski 1983: 48, 24). Обычно счита­ется, что попытка применить нормы русской общины к ев­рейскому кагалу потерпела поражение. На деле более веро­ятен обратный процесс: известная российским чиновникам с XVIII века и активно обсуждавшаяся в 1840-х годах кол-

236

лективистская структура кагала в ослабленном виде была пе­ренесена на усиливавшуюся русскую общину.

Как и крепостное право, черта оседлости была инструмен­том имперского доминирования, где общины и кагалы высту­пали как параллельные структуры непрямого правления. Ре­формы кагалов, общин и улусов отражали стремление унифицировать структуру управления всеми народами импе­рии. Переселения и миграции создали эту империю; ограниче­ния движений человеческих масс были задачей самых мас­штабных ее институтов, крепостного права и черты оседлости; но средствами контроля всегда было разделение подданных на группы непрямого правления, что помогало снизить уровень насилия и расходы империи.

Используя этномифологию, верную служанку империи, чи­новники объясняли свое сопротивление освобождению крепо­стных и десегрегации евреев, ссылаясь на их незрелость или отсталость. Как показал Ганс Роггер, антисемитизм правитель­ственной политики соответствовал комплексу похожих пред­ставлений и предрассудков в отношении самих русских. Если имперские чиновники «были объединены глубоким и непод­дельным страхом перед разрушительной, анархической силой русской толпы», солдаты империи «пессимистически оценива­ли собственную способность держать народную ярость под контролем» (Rogger 1993:1219). Значительно раньше Василий Ключевский описал это положение дел, которое он считал ти­пичным для российского дворянства XIX века, такими словами: «...полная нравственная растерянность, выражавшаяся в одном правиле: ничего сделать нельзя и не нужно делать» (1900:100).

Хотя власть империи распространялась по-разному, разру­шалась она одинаково. Как бумеранг, все более насильственные методы имперского доминирования из периферии империи возвращались в ее центр. Этот процесс сопровождали массо­вые миграции, принудительные или добровольные. В духе «им­перского ревизионизма» (Mann 2005: 31) новая органическая идеология определила попытки ввести воинскую повинность, единое налогообложение и официальный язык по всей импе­рии. Оформление непрямого правления началось с немецких колоний, а демонтаж этого механизма — с черты оседлости. Запретить кагал при сохранении черты оседлости означало попытку, непоследовательную и скоро свернутую, ввести пря­мое правление в огромном гетто. Ответом восточноевропей­ских евреев под российским игом стали два протестных движе­ния, которые определили ход XX века, — сионизм и коммунизм (Slezkine 2004).

Обречена была и ставка на крестьянскую общину. Возникнув как культурный миф, община превратилась в дисциплинарный механизм, который организовал жизнь и труд людей на огром­ных пространствах от Атлантики до Тихого океана. Ближе к кон­цу XIX века экономические либералы в правительстве империи стремились отменить общину, создать земельный рынок и осво­бодить труд. На смену общинам они создали новые, межсослов­ные институты непрямого правления — земства. Изменения в законодательстве позволили многим крестьянам начать свое хозяйство и кому-то из дворян обрести достойную роль в меняв­шейся жизни. Несмотря на экономический успех этих реформ, они натолкнулись на сопротивление, исходившее из необычно­го источника — вооруженной интеллигенции. Вдохновленное идеями народников, террористическое подполье попыталось ускорить скачок от коммуны к коммунизму Конфронтация меж­ду сторонниками и противниками общины была одним из глав­ных двигателей той спирали насилия, которая привела к рево­люции в России. Потом коллективизация 1928 года оживила миф об общине в новой и особенно разрушительной форме.