Ýòêèíä À. Âíóòðåííÿÿ êîëîíèçàöèÿ (Áèáëèîòåêà æóðíàëà «Íåïðèêîñíîâåííûé çàïàñ») - 2013.djvu

Национальные государства напрямую адресуются каждому из своих граждан и рассчитывают на их индивидуальную под­держку. Начиная с постреволюционной Франции такие госу­дарства вырабатывали все более глубокие, изощренные спосо­бы общения с внутренней жизнью своих граждан. Мишель Фуко раскрыл сущность таких «дисциплинарных методов» в их немалом разнообразии, от военной муштры до психологичес­кой консультации; важно, что эти методы всегда ориентирова­ны на индивида, каждого в отдельности, шагает ли он или она в строю или лежит на кушетке. Для империй подобные задачи — точность попадания, глубина проникновения, тонкость на­стройки — недостижимы. Метрополии были становящимися национальными государствами, но в своих колониях империи имели дело не с индивидами, а с их организованными группа­ми. В империях между индивидом и государством существует промежуточный уровень, который придает порядок и смысл реальной жизни — религиозным отправлениям и смене поко­лений, судопроизводству и правам собственности, сбору нало­гов и помощи нуждающимся. В Российской империи такие группы назывались общинами или обществами. Среди евреев Восточной Европы, в том числе и в России, такие группы назы­вались кагалами. В Оттоманской империи они назывались мил- летами, в Австро-Венгерской — культурными автономиями. Отказываясь в своих колониях от дисциплинирования индиви­дов в пользу контроля над группами, не вмешиваясь во многие уровни внутренней жизни этих общин, кагалов и миллетов, признавая и поддерживая традиционные способы течения этой жизни, империи работали с другими единицами управле­ния и вырабатывали иные его режимы, чем это делало нацио­нальное государство.

В своей критике дисциплинарных практик Мишель Фуко не обратил должного внимания на это отличие империй от наци­ональных государств — обращенность империи к группам, не к индивидам. Поэтому осмысление имперского опыта требует переосмысления фукольдианских понятий и подходов в ином, коммунитарном ключе. В отличие от национального государ­ства империя познавала, создавала, переделывала не физиче­ские (но насквозь пропитанные культурой) тела индивидов, а воображаемые (и вместе с тем неотвратимо реальные) тела общин, миллетов и кагалов. Развиваясь в долгом историческом времени, империя создавала важнейшие классификации, с ко­торыми сама же и работала, — этнические, сословные, конфес­сиональные, территориальные и другие. Политики каждого поколения, однако, заставали категории имперского разума, такие как народности, сословия или секты, в качестве давно известных, объективно существовавших реальностей. То, что историку представляется культурной конструкцией, политику казалось готовым материалом, требующим вмешательства и преобразования или, наоборот, защиты и сохранения.

Новый для XIX века тип интеллектуала, эксперта, специали­ста был важен именно потому, что действия империи были ад­ресованы ее частям, каждой по отдельности, но не всей импе­рии в целом и не отдельным ее подданным. Для того чтобы контролировать эти разнообразные и частично автономные группы подданных, формировались особенные методы, харак­терные для империи и несвойственные национальному госу­дарству. В соответствии с высшими задачами империи одни из этих групп следовало признать в качестве легитимных и само­управляемых, а другие, наоборот, преобразить либо ликвиди­ровать, перемешав с более приемлемыми группами. Главными задачами империи становились изучение этих коллективных сущностей; производство речевых актов, которые признавали существование одних групп, молчаливо игнорировали жизнь других и отвергали идентичность третьих; охрана границ меж­ду этими группами и, наконец, создание и отбор реформистс­ких проектов по разделению, слиянию, перекройке существу­ющих коллективов.

Строя национальные государства, что случалось и в метро­полиях, и в колониях, политики неизменно занимались разру­шением коммунитарных структур, созданных империей. Тогда ее писатели и философы переоткрывали забытую уже прелесть этих общин, их теплоту и подлинность, их превосходство над современностью. В ответ на это социологи и политические теоретики конструировали ассоциации нового типа, либераль­ные ячейки гражданского общества, признающие и утвержда­ющие свободу своих членов. И наконец, историки, рассматрива­ющие общины прошлых эпох через современную либеральную оптику, вновь и вновь ставили те же вопросы: существовали ли эти общины как древние, предшествовавшие империи структу­ры или были созданы империей в своих целях? Были ли они средствами сопротивления государству или, наоборот, подавле­ния и контроля? Хранили ли они в себе залог недалекого уже будущего? Какого именно будущего — добровольных ассоциа­ций либерального общества или утопических, тотальных орга­низаций типа фаланстеров, колхозов или советов?