Your Mistake

Наблюдая за Гордоном, я подумал, что сам бы так не смог. Быть рядом с человеком, которого искренне любишь, не надеясь не то что на ответное чувство, на ответное желание, банальный физиологический стояк в твою честь, – слишком тяжело психологически, обычно проще бывает плюнуть на все, уехать, скрыться и постараться начать все с начала. А Гордон держался молодцом и боролся как мог. Я вспомнил, что кое-что задолжал лакею и охраннику, а потому сложил газету, покинул кресло в общей гостиной и сообщил, что намерен немного прогуляться перед сном по территории замка, очень осторожно, не влезая в драки и не нарываясь на неприятности, и это «немного» продлится часа полтора. Гордон благодарно улыбнулся, и я подумал, что обязательно воспользуюсь оказией и поговорю с Питерсом о природе его отчаянной гетеросексуальности.

Уходя, я не сдержался и украдкой глянул в зеркало, висевшее у двери. Гордон был парень не промах и времени даром терять не хотел: он уже пристроился на подлокотник кресла Тима, и рука его, расправившись с парой верхних пуговиц, ласкала шею и грудь Питерса, а Тим чинно, покорно сидел в кресле и тоскливо прислушивался к ощущениям.

Все это было грустно и одновременно смешно.

Я вышел во внутренний двор замка, выкурил пару сигарет, потом от нечего делать поднялся на крепостную стену. Нужно было как-то убивать обещанные полтора часа, с моря дул промозглый стылый ветер, я ежился, страдал, курил и думал, думал, вспоминая прошлую ночь, обезумевшего Курта, жадно требовавшего моих признаний, его ласки, я вспоминал Аляску и Новый год под сполохами северного сияния, и Рождество, и единственное свое желание в Рождество, в ночь, полную светлого волшебства и тайны.

Я люблю тебя, Курт! Пожалуйста, Курт, мы ведь вместе? Мы еще вместе, правда? Я потерплю, я готов начать с начала, я чертов пингвин, но я тебя люблю, и мы ведь еще вместе?!

Я стоял, кое-как укрываясь за зубчатой стеной, кутался в шарф, стараясь отогреть руки, смотрел на озеро, на горы и запрещал себе падать духом. Я не хотел, не собирался сдаваться, но когда поймал себя на мысли, что стою тут и жду Мак-Феникса, его тепла, его объятий, его тихой заботливой ругани, едва не расплакался оттого, что уже окоченел, а его все нет. Я могу сдохнуть, могу слечь в больницу с переломами или воспалением, а он продолжит свои светские танцы, он позволит искалечить меня, лишь бы произвести впечатление на родичей.

Признав справедливым данный вывод, я сделал все, чтоб хорошенько разозлиться и перестать страдать о непотерянном пока счастье. Ведь Курт всегда был таким, даже теперь, сделав пару солидных шагов мне навстречу, он оставался холодной мстительной тварью, предпочитал следовать логике, трезвому расчету, а не чувству.

Взглянув на часы, я обрадовался, что время моей прогулки на исходе, и можно идти в замок, в тепло, к камину и бренди.

В замке, поразмыслив, я решил подождать еще немного, не врываться в самый ответственный, может, момент и рискнул немного покурить в пресловутой малой гостиной, где попал вчера под перекрестный огонь любимых родичей Мак-Феникса. Я тщательно осмотрел помещение, прежде чем устроиться у приветливо мигавшего мне камина, но, слава Богу, никого не было, никто не подстерегал меня за занавеской, и можно было минут на пять расслабиться и отогреться. Когда зубы перестали выстукивать замысловатую дробь, я закурил бессчетную за этот вечер сигарету и посмотрел на дело с другой стороны.

В конце концов, с какой стати я расклеился? Какого черта развел сырость и ударился в депрессию?

Обозвали тебя чертовым пингвином, Джеймс Патерсон? Так чертов пингвин ты и есть! Упрямый и бестолковый.

Не ты ли ставишь его под удар, милейший доктор, не ты ли усложняешь ситуацию, накаляешь обстановку до предела, подставляясь, соблазняя Анну пробовать снова и снова? Не ты ли являешься той самой «ахиллесовой пятой» Мак-Феникса, в которую летят все стрелы? Он уязвим, Джеймс Патерсон, он уязвим тобой, он вынужден закрываться, защищаться, бить там, где предпочел бы отступить, его же дразнят тобой, его побуждают к действиям, чуть ли не за руку ведут к ошибке, к роковой оплошности, к срыву, и ты работаешь приманкой! Ты – его капкан, его ловушка, Джеймс, он этого не понимает, но рвется на волю, туда, где сможет драться, где сможет рыкнуть на облепивших его шакалов.

Твоя любовь делает его слабым, какая банальная, какая печальная истина! Но это оттого, что он дорожит твоей любовью.

Он не пришел к тебе на помощь? Да, не пришел. Он знал, что рядом Гордон. Он верил, что успеет Тим. Но главное, он верил в тебя, Джеймс Патерсон, в то, что ты справишься, он знал это, до крови вонзая ногти в ладони, следя из узкого окна за ходом боя. Ты был рыцарем, Патерсон, ты представлял короля на ристалище, и пред его очами, с его благословением на челе ты не мог проиграть! Не вмешайся Гордон, не подоспей Тим, все равно ты должен был победить, твое копье, украшенное вымпелом Бьорка…