Your Mistake

Я не сразу понял, что это, доктор же мой не стал тянуть резину, быстро подошел ко мне и сунул в руки конверт.

– Тебе письмо, Джеймс Патерсон, извини, я вскрыл по ошибке.

Сердце ухнуло не то чтобы в пятки, оно пробило кафельный пол и долго буянило где-то в подвале, пока я боролся с комом в горле и дрожью в руках, но, увы, напрасно: конверт пришел не от Курта.

Автором письма был профессор Диксон.

– Видишь, – неловко оправдывался Йорк, – здесь два конверта, первый в клинику без адресата, просто штамп Ассоциации, а внутри еще конверт и лист бумаги, ну, я подумал, там бюрократическая фигня, и сразу вскрыл второй пакет. Прости.

Я взял в руки этот лист бумаги с «бюрократической фигней». В терминологии Джереми Йорку просто не было равных, это уж точно.

На листке четким почерком профессора значилось:

«Дорогой Йорк. Полагаю, что ты по-прежнему остался другом Джеймса Патерсона, и, если ему удастся уцелеть в свалившихся на него бедах, в первую очередь он обратится за помощью к тебе. Передай ему все бумаги, я виноват перед этим мальчиком, так виноват, что теперешний мой позор не покрывает и половины долга, впрочем, это выплаты не ему, а тому чудовищу, в которое, не без моего участия, превратился Габриэль Бьоркский. Моей расплатой перед Джеймсом станет правда, те осколки правды, что остались у меня на руках.

Передай ему эти осколки.

Если же ты знаешь, где он, если он нуждается, обналичь деньги по чекам, они на предъявителя, и помоги Джеймсу, сделай одолжение старику. Поверь мне, Патерсон и сам не бедный родственник, у него состояние, он наследник Терезы Мак-Дилан, а на счетах Мак-Диланов по последним данным полмиллиона, просто Джимми не сообщили, и он не объявился в день совершеннолетия. Все его деньги были под рукой леди Анны, и эта дама ни с кем делиться не собиралась. Пишу это сейчас, чтобы ты знал, сколько бы ты ни потратил на спасение Джеймса, на всех врачей, адвокатов, экспертизы, суды, он найдет, чем расплатиться. Впрочем, мой добрый самаритянин Йорк, убежден, что если довелось тебе помогать Джеймсу Патерсону, ты делаешь это безвозмездно. Таковы реалии вашей дружбы».

Анна бы тебя убила. Сразу. Джимми Мак-Дилан не прожил бы и часу…

То есть, ты должен мне полмиллиона, Курт Мак-Феникс? Интересная новость.

То есть, ты сражался еще и за мое состояние, за мою жизнь?

Подписи не было, но нам и не требовалась подпись, почерк родного учителя мы оба не перепутали бы ни с чьим другим.

Я торопливо открыл второй конверт, и первым делом мне в руки упали фотографии.

Двое ребят, постарше и помладше. «Сарай», кусты давно отцветших рододендронов. Объятья. Неловкий, неумелый детский поцелуй.

Картинка нечеткая, снимали издалека, на большом зуммере, но двое мальчишек узнавались, несмотря на рябь. А их действия… Конечно, можно было предположить, что Гэб пытался вынуть соринку из глаза Джимми, но чтобы так, без очков, придерживая голову рукой…

– Выходит, – дрожащим голосом уточнил Йорк, – уже тогда? Сколько тебе было, Патерсон? Семь? Восемь? Уже тогда… Чертов извращенец, в голове не укладывается: наследник герцога Бьорка совратил мальчика семи лет!

Я осторожно положил снимки на стол. Погладил их рукой. Интересно, откуда? Кто снимал, зачем? Анна? Впрочем… Что уж теперь. Снимки были у Диксона. И к профессору они могли попасть только от моего отца. Это уже многое объясняло. Я быстро просмотрел другие бумаги. Счета, крупные переводы с фамильного счета Бьорков на имя Даниэля Патерсона. Везде пометка: на лечение сына. Я и мама, мы не видели этих денег, мы и не подозревали о второй жизни отца, пока он не рванул от нас за границу. Отец шантажировал Бьорков?!

Удивленный взгляд Курта в Оксфорде. В смысле, не было денег на учебу?

– Джеймс, как ты можешь его любить? После того, что он с тобой сделал? Он использовал тебя, твою детскую привязанность, он совратил своего товарища по играм, родича…

Йорк все не мог успокоиться, и я похлопал его по руке:

– Джереми, спокойнее, не принимай так близко к сердцу. И не выдумывай: Гэб всегда был экспансивным шизоидом, живущим в придуманном мире. И при этом до отвращения правильным мальчиком, воспитанным в невыносимой чопорности. Наследник Стюартов и Бьорков, куда уж там! Да я лето угробил, чтоб научить его сбегать из дому без спросу! К чему эти слова: совратил, использовал? Ему было тринадцать лет! Что он сам понимал тогда в сексе? Я не знаю пока, что сказать, все-таки я плохо помню те дни, урывками, точно подсматриваю в замочную скважину. Но мне кажется, все было не так страшно. Ну… Менее страшно, чем теперешние его дела и поступки. Но почему же я не помню, Джереми?!