Эвел, будто очнувшись от долгого сна, поднял голову и посмотрел в лицо Якову своими светло-серыми, почти бесцветными глазами.
– К смерти? К смерти, ты говоришь, – зашипел он злобно, – а где ты видишь жизнь? Здесь? Или, может быть там, у эвелов? Да ее нет нигде, есть лишь игра, заменяющая эту жизнь!
Руки Якова, сжимающего веревку, опустились вниз.
– Что у тебя случилось? – тихо спросил он эвела.
– Случилось? – раздраженным от подступавшего гнева голосом переспросил его собеседник. – Ты спрашиваешь, что случилось? А то, что я уже три дня сижу без работы и без игры, которая заполняла всю мою жизнь!
– Чем же ты занимался? – с любопытством поинтересовался Яков.
– Я был врачом, – тихо ответил эвел.
В голосе его, где до этого читалась одна лишь равнодушная безучастность ко всему, что происходит вокруг, появилась вдруг искорка жизни.
– Врачом? – еще раз переспросил Яков, который никогда раньше не слышал этого слова.
– Я лечил людей! – с чувством воскликнул эвел. – Лечил их от болезней!
– А разве нужно лечить людей от болезней? – с удивлением произнес Яков. – Разве люди болеют не для того, чтобы умереть? Нас учили в Красном интернате, что любая хворь – предвестник смерти.
– Эх, мой юный глупый друг, – засмеялся стоявший поблизости Тур. – Это только клоны болеют, чтобы поскорее отдать свою душу смерти. Болезни авелийцев проходят так же быстро, как наступают. И все благодаря таким вот лекарям.
И он нежно потрепал эвела по плечу.
– Так почему же его тогда хотят лишить этой чудесной работы? – спросил Яков, недоумевая еще больше.
– Я опоздал на смену, – ответил за Тура сам эвел. – Опоздал, потому что проходил новый уровень, там, где я мог бы стать властелином плача. Ведь я почти выплакал две тысячи слез! И вдруг совсем внезапно мне пришлось вспомнить о работе. Но было поздно, совсем уже поздно, и я не пошел. А мой заведующий, он, он выгнал меня на следующий день с позором и даже не выслушал.
– Ты же знал, несчастный, что по законам Авелии прогуливать работу строго запрещено! – рассержено произнес вожак.
– Знал, но думал, – захлебываясь собственными слезами пробормотал эвел, – думал, что меня помилуют.
– Вот видишь, видишь, мою юный друг, видишь, как он печалиться, – обратился снова к Якову Тур тихим сахарным голосом. – Но ты думаешь его заботит работа и люди, которые его там ждали, те несчастные, которым он был нужен, чтобы исцелиться от простуды или еще того хуже от смертельной язвы? Нет мой Яков! Он плачет, что его выгнали из дома эвелов и отключили от игры как бездельника. Он ведь так и не смог стать властелином бассейна! А теперь скажи, достоин ли такой лентяй жизни? Достоин?
Яков молчал. В его душе удивительным образом буйствовали сейчас целых два чувства – сострадание и ненависть. И последнее почти одолело первое, когда вдруг несчастный эвел прошептал:
– Я хочу вернуться в игру, хочу опять, как и все эти тридцать лет собирать слезы в бассейн. Хочу ходить на работу и получать донаты на прохождение уровня. И хочу видеть всех этих людей, которым нужны лекарства. Я так уже привык смотреть на их красные глотки и надутый живот, что теперь каждый день скучаю по ним. И в тот самый день, когда заведующий выгнал меня с позором, ко мне пришел мальчик из Зеленого дома. Он был совсем маленький, и у него тоже было красное горло. Воспитатель кричал, чтобы его показали мне, ведь никто не умеет так хорошо лечить горло, как я. Но они меня выгнали, а мальчик стоял и плакал. Наверное, ему было больно. Так всегда плачут дети, когда подхватят ангину.
– У нас в Красном доме умер мальчик, у которого было красное горло, – печально сказал Яков.
– Вот и этот, наверное, скоро умрет, – будто вторя ему ответил эвел.
– Так освободите, освободите его скорее! – вскричал тут же Яков, который сейчас больше всех на свете жалел несчастного ребенка.
Эвел подскочил на месте и стал озираться вокруг. Откуда-то сверху послышался свист и грохот.
Тур, до этого безразлично слушавший их обоих, вдруг сошел с места и свистнул три раза в сторону центрального подъезда. Сейчас же на его сигнал из двери выбежал лысый старик, облаченный в длинный синий плащ, доходивший ему почти до самых пят.
Он плавно подплыл почти вплотную к эвелу, протянул вперед свою изборожденную морщинами тонкую жилистую руку и вырвал у него шнурок.
– Свободен! – сказал он медным монотонным голосом, глядя куда-то сквозь лоб эвела.
– Свободен? – еще раз переспросил несчастный врач, все еще не веря в столь внезапное освобождение.
Но старик не стал повторять второй раз это же слово, хоть оно и было очень приятным для слуха человека, который еще минуту назад готовился к казни. Таким же неспешным плавным шагом он засеменил обратно к подъезду и скоро совсем исчез с глаз Якова и его спутников.
Между тем обретший свободу эвел тоже направился в сторону Голубой арки, даже не поблагодарив Тура за вновь дарованную жизнь.
– Он завтра вернется на работу, вернется ведь? – спросил Яков своего вожака, когда спасенный врач был уже далеко от них.