Забереги

Он хотел уже было вместе с Юрием снять со льда и рыбарей, да Айно ни в какую, уперлась: самая рыба, председатель, зачем домой? Ее ласковое упрямство всегда сбивало с толку, да и права Айно: держит еще лед, а рыба ловится так, что они, продлись лов еще дней десяток, и план выполнят, и ледник колхозный втихомолку набьют. Под посевную как найденная, пахарям хороший приварок. Не мог он против таких доводов устоять, но сейчас, когда уже порядочно отъехали и под Веретью вся угорица зашумела ручьями, он вновь забеспокоился. Ведь если лед еще и держит, так его водой заливает, а обутка у рыбарей какая? Валенки, обшитые резиной, у одной только Айно и есть сапоги. Но рыба, которую они с Юрием увозили, была так хороша, что страхи быстро забылись. А тут еще Юрий возьми да скажи:

— А что, дядь Федь, если я завтра обратно к рыбарям вернусь?

На том ведь они и сговорились: рыбу отвезти надо, не управиться ему с одной-то рукой, помоги, Юрий! Юрий ехал в помощниках, а считал себя, видно, в рыбарях. Федор ему:

— Я те вот штаны сниму… да порыбачу вицей…

Думал, грозно говорит, но какая гроза, улыбался пред лицом этого арестованного мужика. Юрий смотрел на него серьезно, совсем по-мужски. Двенадцатый годок, но что-то уже ряжинское проскакивало, сминало и огрубляло детские черты. Сидел он на возу сгорбатившись, уткнув нос в передок саней, и было это не от застенчивости — от упрямства. Старший из ряжинской троицы что-то свое на уме держал, с ним, законным, хоть и неродным отцом, думками не делился. И Федор, смахнув ладонью нежную улыбку, вынужден был попросить:

— Ты путем говори. Не перед маткой, чего хитрить.

— А перед маткой я и не хитрил, — ответил прямодушно Юрий.

— Ну ладно, ладно. Я-то в чем виноват?

Вопрос застал упрямого оботура врасплох. Надо было отвечать, а что он мог ответить? Человека, который стал ему отцом, он мог любить или не любить, но обижаться на него не имел права — жил ведь, как и вся семья жила, не лучше и не хуже. Засмущался, стал покрикивать на лошадь, хотя в гору, по грязи, она еле тащила полозья. Давно бы пора им слезть, да Федор выжидал — догадается или нет Юрий? Догадался, влево соскочил и за облучок ухватился, помогает; тогда и Федор на другую, правую сторону спрыгнул, подналег плечом. Лошадь почувствовала, что ей помогают, напрягла худые крестцы так, что веревочная шлея затрещала. Общими силами, втроем, кое-как забрались на гору, оставив позади грязную, мокрую борозду, — снегу по угору совсем не было, так, серая наледь, местами и вовсе сухие проплешины. Время такое настало, что ни полозом, ни колесом. Федор дал лошади отдышаться, заодно и взглянуть, на какую крутизну поднялись. Присел на свободный от рыбных мешков задок саней и вздохнул: да-а, море…

Искрящимся ледяным полем расстилалось оно внизу, но ближе к середине уже темнели разводья. Правда, это еще ни о чем не говорило, вода могла набежать из маленьких, еле заметных трещин, собраться от талого надводного снега, да и с окрестных холмов на лед уже сбегало, но все же и глубинного разлома со дня на день жди. Шексна капризна и обидчива, не может до сих пор простить, что морем ее сделали, каждую весну шалит и зло подшучивает над речниками, заодно и над всяким другим человеком, который ее ослушается. То прорвет, промоет русло раньше времени, а потом снова ледяным крошевом забьет, вморозит катера и пароходишки, нагонит откуда-то крепкого льду и поставит по всему морю такие надолбы, что и танки, пустись они на Череповец, не пройдут. То до мая не хочет уступать дорогу, а как уступит наконец, так окажется, что русло успело сместиться далеко в сторону, на широком море тыкаются пароходы носами в песок — пока-то промеряют да расчистят фарватер. А то и вовсе балует, ни в чем не повинных людей пугает. Тащилась как-то солдатка с дровушками, харчишко кой-какой домой везла по последнему льду, а тут и раскололось море, дровушки на одной стороне полыньи, сама она на другой, а льдины вновь и вновь ломаются, подвигаются вниз помаленьку. Она кричит, да кто услышит? Народ женский по берегам, ничего сообразить не может. Пока солдатка голосила, ее пронесло мимо Мяксы, в соседнюю деревню — и благополучно на берег выкинуло, вначале ее, а потом и харчишко. Прямо к своему крыльцу. Так она после море хвалила: «Гли-ко, на ледяном пароходе бесплатно проехала, и ничего не раскрали, надо же!» Делая зло, творило море попутно и добро.

Поэтому с болью, но не со злостью, как морское поветрие, принял Федор упрямство Юрия Ряжина — мысленно назвал его по фамилии мужика, в доме которого жил и сам.

— Юрий, — шлепая по грязи вслед за санями, сказал, — ты потерпи. Школу тебе надо закончить, Юрий.

— У меня уже почти четыре класса. У батьки три только было, а ничего.

— Он что, учиться дальше не хотел?

— Хотел, да…

— Вот в том и дело: хотел, да хотелка помешала.

— Какая хотелка, дядь Федь?

— А такая… отстань ты от меня, Юрий!..