Забвение истории – одержимость историей

В отличие от совести, которая оставляет человека наедине с самим собой, богом или собственным Сверх-Я, стыд есть нечто иное. Стыд – это социальный аффект, обусловленный страхом изоляции. Стыд – это то, что испытывает индивидуум, позор – то, что ему адресует социум в качестве нормативной инстанции. Стыд является непосредственным, органическим аффектом. Он, подобно покраснению, не поддается контролю и подавлению. Стыд служит «остаточным рудиментом инстинкта и социальным аффектом par excellence»[253]

. Зигхард Некель, написавший социологическое исследование стыда, различает позитивное чувство стыда (особенно в контексте сексуальности и сакральности) и негативное чувство стыда (статусное унижение, бесчестие). Главную роль здесь всегда играет «взгляд». Стыд является инверсией властного, пристального взгляда; стыд подразумевает, что тебя разглядывают другие, то есть человек ощущает себя объектом чужого взгляда. Оппозицией по отношению к стыду и позору служат гордость и честь. Шопенгауэр определял честь с двух точек зрения: с одной стороны, как мнение других о нашем достоинстве, а с другой стороны, как нашу боязнь чужого мнения[254]

. Честь – это социальный капитал; позор означает его утрату, разрушение идентичности и социальную смерть. Если вина и совесть могут стать абстрагируемыми ценностями, что позволяет индивидууму занять нравственную позицию независимо от коллектива, то в обществе, которое живет по законам стыда, такая независимая позиция немыслима. Общественное презрение, изгнание из общества ведут к социальной смерти, которая предшествует смерти физической. Этнологи и этологи говорят о «сохранении лица» и об «угрозе потерять лицо» (face-saving / face-threatening

). Лицо является здесь синонимом идентичности и чести, от него зависит судьба личности, ее жизнь и смерть, что регламентируется кодексом чести данного социального коллектива.

Будучи по происхождению социальным аффектом, стыд или позор переносятся ныне на социальные группы или нации. До того как слова «стыд» и «позор» оказались прочно связанными с немецкой мемориальной историей, ключевое место в ней занимало слово «бесчестие», которое ныне кажется архаичным. Обычно оно употреблялось вместе с прилагательным «национальное» применительно к конкретному историческому событию – Версальскому договору. «Национальное бесчестие» стало категорией, описывающей коллективную память побежденных в Первой мировой войне, имея в виду прежде всего унизительные условия для побежденных, закрепленные Версальским договором. Чтобы понять всю функциональную значимость понятий «стыд» и «позор» для национальной памяти немцев, необходимо проанализировать генеалогию этих понятий и контексты их использования. Но прежде чем обратиться к их значению для немецкой мемориальной истории, рассмотрим некоторые теоретические положения общего характера, вытекающие из культурологических исследований.

Стыд и вина – две культуры?

Понятия стыда и вины играют для немецкой мемориальной культуры главнейшую роль. Это подтвердилось их местом в дискуссии между Вальзером и Бубисом. Вальзер, говоря в своем выступлении о Холокосте, четыре раза подряд сказал «наш позор» и ни разу – «наше преступление». Бубис упрекнул его за это. В ответ Вальзер в последующем интервью пожаловался на оказываемое давление: «Если уж начинаются придирки к выбору слов, то это называется давлением». Вальзер упорно отвергал попытки навязать ему политкорректный язык по отношению к прошлому. Позор или преступление? Насколько проблематичен в данном случае выбор слова, становится ясно, если учесть, что здесь сталкиваются не просто два понятия, но и две модели толкования истории. Однако объем значения этих понятий можно примерно оценить лишь после того, как мы рассмотрим связанные с ними имплицитные системы ценностей.