Забытые: Тени на снегу

Эта недознающая с наверняка запущенной «воронкой» меня больше не интересовала. Она умрёт и не расскажет ничего полезного. Она уже давно не ниточка к ответам. Однако она – «узелок». Поставить точку в деле, которое так внезапно началось в Солнечной долине. И заняться следующим.

Вёртка уже находилась на постоялом дворе. Мысленно спросив её об обстановке, я получила ответом невнятное послание – обрывки образов, ощущение дикого возбуждения и никаких предупреждений. И, спрятав в карманах руки, полные искр, осторожно поднялась по гнилым ступеням. Ожидая ловушек на каждом шагу.

Но – зря. Ни пол подо мной не провалился, ни на голову ничего смертельного или связывающего не упало.

Скользнув внутрь, я быстро отступила к стене и обвела помещение внимательным взглядом.

Крохотная обеденная – едва ли с десяток столиков поместится. Гнилые деревянные стены – чёрные и вонючие. Пол скрипучий, ненадёжный, зияющий дырами. Как и потолок. По углам – обломки старой мебели. Даже странно, что в столь процветающем городе и на гостевой улице находится столь жалкое строение. Да, улочки у первой-второй стены во многих городах были бедными и рассчитанными на бедняков – на проходном дворе никто жить не хотел, – но и заброшенных до разрухи постоялых дворов я что-то не припомню.

Хотя…

Сырость. Мокрое дерево. Талый снег. Горячая кровь весны. И – пишущий. Наверняка ещё пару дней назад постоялый двор был вполне приличным – небогатым, но целым. А потом…

Капли крови Горды, зажатые в кулаке вместе с искрами, загорелись, возбудились, предчувствуя хозяйку. Я затаилась у стены и ожидала кого угодно – с их-то тягой к чужим обличьям. Она даже Зимом могла прикинуться.

…потом здесь что-то случилось.

Но Горда явилась сама собой – такой, какой её описывал «муж» Тихны. Молодая, высокая, рыжая, красивая. На вид – едва ли двадцать, выше меня на голову, с солнечно-рыжими волосами, собранными в беспечный хвост на макушке, и очень красивая. Большие светлые глаза, тонкие черты лица, подбородок с ямочкой, милая улыбка.

Вот только слова, сопровождающие солнечный облик, были отнюдь не милыми:

– Искорка… – протянула-пропела она, и глаза хищно прищурились. – Как же давно я мечтала встретить хоть кого-то из помнящих… А ты, оказывается, всегда была рядом.

– Ты бы меня не распознала, если бы встретила, – поведала я прохладно.

– Уверена? – Горда подходила медленно, крадучись, как голодная кошка. – Я уже убивала одну из вас.

За её спиной почудилось шевеление. Как я накрывалась невидимым плащом, так и она пряталась за ширмой-невидимкой у дальней стены. И теперь, когда чары спали, я заметила и ещё кое-кого. Зима, вплавленного в кусок льда – лишь нос наружу. И Вёртку, которая, пользуясь случаем, обвилась вокруг льдины, слабо засияв. По полу поползла разбухающая лужа.

– Уверена? – я улыбнулась, сжав кулаки.

– Солнца было очень много, – Горда только что не облизывалась. – Нам надолго хватило… Верна.

– Если бы это было моё солнце, то его хватило бы навсегда, – сухо заметила я. – Ты убила сильного пишущего. И приняла его горячую кровь за искру. Нет у вас знаний – понимать, чьё солнце светит. И необходимой силы – тоже.

– Кажется, ты пытаешься меня запугать? – она тихо рассмеялась, но глаза были насторожёнными, внимательными.

– Больше не буду, – заверила я.

И ударила первой – любимым пчелиным роем злых искр.

А Горда явно знала, чем прилетит, – мгновенно скрылась в ледяном панцире. Искры примёрзли ко льду, зло шипя, а в меня из щелей полетели острые сосульки. И растаяли на подлёте, сразу обратившись в пар.

Я сжала в ладонях горячее солнце. Горда выглянула из-за панциря, и он ощетинился сосульками. С мгновение мы внимательно наблюдали друг за другом, а потом она улыбнулась:

– Мы можем так бодаться очень долго, Верна.

– Нет, – мне некогда было смотреть за Вёрткой, но вот слушать её ничто не мешало. – Всё закончится очень быстро. Я слишком долго за тобой бегала, чтобы тратить время и на твою смерть.

– Какое самомнение… – в доме враз похолодало – Горда за шипастым панцирем чаровала что-то очень мерзкое.

И очень мне нужное. Ведь чем холоднее вокруг – тем жарче разгорается моё внутреннее солнце.

– Это просто правда, которую вы, хладнокровные недоучки, никогда не примете, – спокойно отозвалась я, неторопливо катая по ладони солнышко, – и никогда не поймёте, – покосилась на вставшего Зима и закинула удочку, надеясь на его сообразительность: – Стужей пламя не потушить. Пока есть те, кто следит за огнём. Кто понимает, что чем злее мороз – тем ярче пламя.

Горда сразу поняла – я ощутила, как резко схлынули волны холода, а чары замерли, недоделанные.

Но и Зим, хвала Шамиру, тоже – мороз ударил с такой лютой злобой, что у меня закружилась голова. Но это помешало мне вспыхнуть – ярко, жарко, смертоносно.

За вдох-выдох сгорело всё – ледяной панцирь, Горда, дом. И Зим бы полыхнул, не будь рядом с ним Вёртки. И я бы полыхнула – если бы взгляды могли убивать.

Когда пепел осел вокруг нас неопрятными кучами, знающий так на меня посмотрел… И, чихнув, сипло процедил:

– Искра, да? Весело тебе было?..