Забытый вопрос

Только на маленькомъ, говорившемъ всѣми своими тонкими морщинками лицѣ Анны Васильевны сказывался приговоръ Любови Петровнѣ; но какою тоской, какою нѣжностью къ виновной сопровождалось, видимо, это строгое осужденіе, которое принуждена она была изречь ей въ глубинѣ души своей! Бѣдная, бѣдная Любочка, словно выражало все это старенькое, подергивавшееся, растроганное лицо, — понимаешь ли ты, сознаешь-ли, какой грѣхъ приняла ты на душу и въ сей жизни, и въ вѣчной, какимъ страшнымъ, неисходнымъ горемъ отзовется на близкихъ тебѣ, на самой тебѣ твое преступное увлеченіе! И зачѣмъ ты это сдѣлала, Любочка? Неужели не могла ты… неужели этотъ "нѣмецъ лукавый" дороже тебѣ всѣхъ, дороже сына роднаго?…

— Сюда, что ли? раздался грубый голосъ въ передней, съ шумомъ такихъ же грубыхъ, тяжело и неровно двигавшихся ступней, и въ дверяхъ показалось слонообразное, красноносое, заплывшее жиромъ тѣло, принадлежавшее извѣстному каждому мальчишкѣ въ нашей сторонѣ уѣздному врачу Кивину.

— Qu'est ce que cette horreur là? гадливо и удивленно воскликнула, никогда, повидимому, не видавшая его до сихъ поръ Любовь Петровна.

Анна Васильевна съ громкимъ привѣтствіемъ, чтобы заглушить обидное восклицаніе племянницы, пошла въ нему и: а встрѣчу.

Онъ грузно наклонился въ ней и зашлепалъ губами что-то такое же нескладное, какъ и онъ самъ. Можно было понять только, что онъ видѣлся съ Ѳомой Богдановичемъ и знаетъ о случаѣ съ Герасимомъ Ивановичемъ.

Она повела его за ширvs и вывела оттуда, очевидно для проформы. Полезнаго совѣта она не ожидала отъ Кикина, да и ожидать было трудно: уѣздный эскулапъ еле языкомъ ворочалъ.

— Дѣло видимое, бормоталъ онъ, опускаясь на стулъ, — на чистоту, значитъ… Тарелочки двѣ выпустить можно…

— Чего это? презрительно спросила Любовь Петровна.

Онъ повернулъ въ ней мутные зрачки своихъ отекшихъ глазъ:

— Не извольте безпокоиться…. сударыня, залепеталъ онъ снова, усиленно моргая слипавшимися вѣками, — правило знаемъ…. а противъ Божія произволенія, конечно… потому каждому… каждому, повторилъ онъ съ жалобнымъ, слезливымъ вздохомъ, — предѣлъ свой положенъ…

И онъ совсѣмъ закрылъ глаза.

— A видѣли недужнаго, видѣли? зашепталъ на всю комнату вбѣжавшій Ѳома Богдановичъ, кидаясь въ нему.

— Чего видѣть? громко отвѣчалъ ему со своего мѣста командоръ, — когда у человѣка въ глазахъ вѣдьмы прыгаютъ…

— A бачужь я, бачу! съ отчаяніемъ воскликнулъ Галагай_? — не въ своемъ видѣ человѣкъ! Проспаться дать ему треба… A закусить съ дороги не хочете? крикнулъ онъ на ухо Кивину.

— Можно, проговорилъ тотъ, раскрывая глаза и тяжело подымаясь со стула.

Маленькій Ѳома Богдановичъ подхватилъ обѣими руками пошатывавшагося слона подъ руку и потащилъ его съ собою вонъ.

— Людвигъ Антоновичъ будетъ заразъ назадъ, съ барономъ, возгласилъ онъ на ходу, обращаясь къ женѣ, и исчезъ за дверями передней.

Анна Васильевна мгновенно приподнялась, какъ бы намѣреваясь бѣжать за нимъ, и въ какомъ-то изнеможеніи опустилась на мѣсто. Командоръ такъ же внезапно подобралъ свои вытянутыя ноги подъ стулъ — и тучъ же злобно дернулъ усъ свой внизъ, какъ бы наказуя себя за это невольное движеніе.

Горячимъ румянцемъ покрылось вдругъ все лицо Любови Петровны и столь же быстро поблѣднѣло вновь, но въ дрогнувшихъ прозрачныхъ ноздряхъ ея, въ рѣзвой улыбкѣ, сложившейся въ углахъ ея губъ, сказалось какъ будто еще болѣе рѣшимости, чѣмъ прежде. Потемнѣвшими, но попрежнему спокойными глазами повела она кругомъ себя, какъ бы спрашивая: чего вы такъ испугались всѣ?…

Я поспѣшилъ къ Васѣ въ комнату.

Онъ ходилъ по ней взадъ и впередъ и вопросительно остановился, увидѣвъ меня.

— Докторъ сейчасъ былъ, сказалъ я ему.

— Докторъ!

Онъ было двинулся къ двери.

— Онъ ушелъ, остановилъ я его, — это Кикинъ, извѣстный пьяница; онъ даже ничего говорить не могъ. A Герасимъ Ивановичъ не просыпался… И всѣ тамъ, промолвилъ я тише.

Онъ снова заходилъ по ковру.

— Какъ его зовутъ, — Кикинъ? переспросилъ онъ.

— Да.

— Онъ пьяница?

— Извѣстный. Папа приказалъ не пускать его никогда въ намъ въ Тихія-Воды.

— И онъ ничего не сказалъ?

— Онъ не могъ ничего, Вася…

— A другіе скажутъ что-нибудь, ты думаешь, спасутъ его?

Онъ остановился противъ меня и глядѣлъ мнѣ прямо въ лицо съ отчаяннымъ до злости выраженіемъ.

Я опустилъ глаза, — у меня не было отвѣта ему…

— И тѣмъ лучше, проговорилъ онъ, наклоняясь еще ближе ко мнѣ и пропуская слова сквозь стиснутые зубы, — теперь чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше!…

— Вася!… Я схватилъ его за руку. Онъ освободилъ, ее изъ моей и зашагалъ опять изъ угла въ уголъ, наталкиваясь на стулья и столы, вздрагивая плечами и безсознательно хрустя суставами судорожно ломаемыхъ рукъ.

— Она, все тамъ? нѣсколько разъ принимался онъ спрашивать меня.

— Тамъ, Вася, отвѣчалъ я печально, не зная, что дѣлать съ нимъ, чѣмъ помочь этому безпредѣльному, сосредоточенному, грозному отчаянію…

Такъ прошло довольно много времени.

XXXVI

Въ корридорѣ послышались опять шаги и голоса, или, вѣрнѣе, гудящій какъ дудка шепотъ, которымъ Ѳома Богдановичъ считалъ нужнымъ говорить съ утра; онъ велъ кого-то и горячо благодарилъ его: