Забытый вопрос

— И не скажу вамъ, просто, якъ одолжили вы насъ пріѣздомъ своимъ; добре зналъ я, что не оставите вы насъ однихъ въ горѣ… И обрадуются же вамъ всѣ мои дамы. Тутъ онѣ всѣ, тутъ, у Герасима, говорилъ онъ у двери нашей комнаты. — Людвигъ Антоновичъ, ходите вы прямо до нихъ и кажите имъ, можетъ, лучше недужнаго одного себѣ оставить, такъ, можетъ, онѣ выйдутъ… Погодите, погодите, я самъ съ вами, перебилъ онъ себя и торопливо промолвилъ еще кому-то:- A милости просимъ васъ, зайдите пока сюда, въ эту горницу…

Дверь изъ корридора отворилась, — и въ эту дверь вошелъ баронъ Фельзенъ.

Съ перваго же взгляда можно было прочесть на его лицѣ,что это былъ человѣкъ, которому выпала тяжелая обязанность и который рѣшился стойко, чего бы это ему ни стоило, выполнить ее до конца. Командоръ не ошибался, — онъ пріѣхалъ въ Богдановское по первому приглашенію хозяина, — для того ли, чтобы никто не могъ подумать, что онъ "сблудилъ — и въ кусты", или потому, что тутъ была любимая женщина, которая, по его мнѣнію, могла нуждаться въ его защитѣ,- какъ бы то ни было, но онъ, очевидно было, пріѣхалъ потому, что почиталъ это своимъ долгомъ… Холодно, сдержанно и подозрительно глядѣли его темные глаза, искусственная улыбка блуждала подъ его красиво приподнятыми вверхъ усами…

— Извините за нескромность, господа, промолвилъ онъ, учтиво кланяясь намъ, — я никакъ не ожидалъ попасть такъ нечаянно…

Онъ обрѣзалъ вдругъ на атомъ словѣ, встрѣтившись глазами съ глазами Васи, и остановился на полпути, какъ бы выжидая.

Вася стоялъ у окна на противоположномъ концѣ комнаты и, глубоко задумчивый и недвижный, глядѣлъ въ это окно въ продолженіе всей болтовни Ѳомы Богдановича въ корридорѣ; онъ ничего не слышалъ, даже когда скрипнула дверь и вошелъ въ нее гусаръ, — онъ обернулся лишь на неожиданный звукъ этого голоса, этого ненавистнаго голоса…

Онъ обернулся и уставился на Фельзена, какъ бы не вѣря самому себѣ. Его пронимала дрожь, зубы его застучали слышно… Онъ рванулся съ мѣста, пробѣжалъ два шага — и не могъ, — ноги его подкашивались. Онъ ухватился обѣими руками за конторку письменнаго стола, стоявшаго поперекъ комнаты.

— Уходите прочь! едва переводя дыханіе, проговорилъ онъ.

Фельзенъ закусилъ губу и такъ же сдержанно и холодно повелъ на него взглядомъ.

— Что это значитъ? спросилъ онъ и глянулъ на меня, какъ бы призывая меня въ свидѣтели и судьи.

— Вася, ради Бога!… попытался я остановить его.

Но онъ перебилъ меня.

— Уходите! я не хочу… Я васъ ненавижу! крикнулъ онъ Фельзену.

Лицо барона передернуло, но мгновенно вспыхнувшій на немъ гнѣвъ смѣнило тотчасъ же выраженіе искренняго состраданія.

— Вашъ пріятель боленъ, у него начинается горячка, обернулся онъ опять ко мнѣ,- вы бы позвали доктора изъ той комнаты.

— Если вы не уйдете, я васъ убью!

И Вася схватилъ со стола тяжелую фаянсовую песочницу и поднялъ ее съ размаха надъ головой своей.

— Что ты дѣлаешь! бросился я къ Васѣ съ такимъ перепугомъ, что на крикъ мой изо всѣхъ дверей выбѣжали такъ же перепуганные Ѳома Богдановичъ, Максимычъ, Анна Васильевна, командоръ…

Но я не успѣлъ остановить удара: песочница съ грохотомъ ударилась о стѣну, — осколки ея и песокъ обрызгали Фельзена какъ дождемъ.

— Всему есть мѣра! вскрикнулъ онъ и шагнулъ впередъ…

— Ну, это шутишь, баронъ! мгновенно очутился между ними маіоръ Гольдманъ. — Пойдемъ-ка лучше отсюда, тутъ рядомъ у мальчика отецъ умираетъ!… И онъ направился къ двери, приглашая его строгимъ взглядомъ слѣдовать за нимъ.

Фельзенъ опустилъ глаза, повелъ плечомъ — и безмолвно вышелъ.

— A чи ты сказився (съ ума сошелъ)? подбѣжалъ къ Васѣ разгнѣваннымъ пѣтухомъ Ѳома Богдановичъ. — Въ моемъ домѣ? Моего гостя?… Да что-жь ты думаешь, что я, Ѳома Галагай, пущу, чтобъ у меня…

— A ты, Ѳома Галагай, коли не хотишь ты сироту обидѣть, такъ выслухай меня напередки! взмолилась Анна Васильевна, прежде чѣмъ успѣлъ вымолвить слово Вася, — и уцѣпилась обѣими руками за шею мужа.

При словѣ "сирота" весь гнѣвъ слетѣлъ мгновенно съ раскраснѣвшихся ланитъ Ѳомы Богдановича; онъ опустилъ глаза разомъ и разомъ же поднялъ ихъ на Васю съ какимъ-то трогательнымъ замѣшательствомъ.

— Ну, а кажи-жь ты мнѣ, прошу тебя, Василю, задрожавшимъ отъ волненія голосомъ заговорилъ онъ, — за что ты такъ взбунтовался на барона. на гостя моего?…

— A ходимъ, ну, ходимъ, Ѳома, не допытывай его, самъ видишь, до сказовъ-ли ему теперь! торопилась увести его Анна Васильевна. — Отъ меня все узнаешь, почти на ухо ему промолвила она, и съ глубокою жалостью взглянувъ еще разъ на Васю:- дай ему воды напиться, шепнула она мнѣ, а если, не дай Боже, замѣтишь что худое, бѣги скорѣй до меня сказать…

Она ушла, увлеуая за собою безпрекословно послушнаго и совершенно растерявшагося Ѳому Богдановича.

Я поспѣшно налилъ въ большой богемскаго стекла стаканъ воды изъ такого же графина — они постоянно стояли у насъ на столикѣ за большимъ платянымъ шкафомъ, — и понесъ стаканъ Васѣ.

Онъ опустился въ кресло у письменнаго стола, еще весь дрожа и блѣдный какъ смерть.