Забытый вопрос

Она ошибалась: не вражда, а безконечное, невыносимое мученіе читалось на его лицѣ; мрачно опущенные глаза его тупо приподнялись на мать и снова опустились. Онъ не отвѣчалъ.

— A ты подумай… И невыразимою лаской зазвучали глубокія ноты голоса Любови Петровны, — спроси себя самъ въ глубинѣ твоего сердца: возможно-ли это, чтобы сынъ ненавидѣлъ свою мать…. чтобъ онъ желалъ видѣть ее несчастною?..

Онъ уставился на нее тѣмъ же тупо допрашивавшимъ взглядамъ, — онъ не понималъ, о чемъ она ему говорила…

— Другъ мой, продолжала она молящимъ, сладко-звучавшимъ голосомъ, — погоди осуждать…. не торопись ненавидѣть меня!… Время успокоитъ тебя…. освѣтитъ… Ты разсудишь, Вася, поймешь, что я родилась ни бездушною, ни порочною;- что жизнь, — безпощадная жизнь!.. Развѣ ты думаешь, мнѣ было жить легко?… думаешь, что… и теперь… я не страдала… не мучилась… не боролась?… О Вася, mon enfant chéri, roворила она, — неужели не придетъ это время, когда ты все поймешь… и сжалишься — и простишь… простишь тѣмъ, кого ты сегодня такъ безжалостно… несправедливо оскорбилъ?…

И влажное лицо ея склонялось къ нему, и съ тревожнымъ, лихорадочнымъ ожиданіемъ заглядывала она ему въ глаза…

Онъ слушалъ ее, — и все шире, болѣзненнѣе и грознѣй раскрывались его воспаленные зрачки… При послѣднихъ ея словахъ нервно стало подергивать его нижнюю губу, и яркія пятна снова выступили на его щекахъ.

— Вы про кого это говорите? коротко отрѣзалъ онъ.

Она пошатнулась всѣмъ тѣломъ назадъ: какъ карточный домикъ отъ дуновенія ребенка, разлетѣлось все зданіе ея призрачныхъ надеждъ отъ одного этого вопроса. Брови ея сдвинулись. и сомкнувшіяся губы приняли не то страдальческое, не то вызывающее выраженіе.

— Простить! съ трудомъ пропуская слова сквозь зубы, заговорилъ Вася. — Кому? Вамъ?… Ему? Ему — съ какимъ-то скрежещущимъ смѣхомъ повторилъ онъ, — для кого вы забыли всякій стыдъ и долгъ вашъ…. потому это долгъ каждой матери, чтобы сыну ея никто не могъ въ глаза бросить, что у него безчестная мать!… A васъ сегодня три человѣка видѣли ночью, запершись съ этимъ вашимъ… И вы мнѣ это говорите. когда, еще дышетъ и страдаетъ тутъ рядомъ, въ той комнатѣ. отецъ мой!… Отецъ мой, который умираетъ отъ васъ и отъ него!…

И. страшный какъ привидѣніе, будто сразу выросшій отъ муки и негодованія, вскочилъ съ своего мѣста Вася.

— Вы скажите ему, грохоталъ онъ сквозь кашель, душившій его, — что я ему не прощу никогда, никогда!… Скажите. чтобъ онъ меня избѣгалъ… скрывался… Я не ручаюсь… Я его убью… чѣмъ ни попало, палкой, камнемъ…

Въ невыразимомъ испугѣ поднялась Любовь Петровна, — и отступила на шагъ, и безсознательно протянула руку впередъ, какъ бы для того, чтобы защититься отъ сына. Онъ, въ свою очередь, — его била лихорадка, и помутившіеся глаза блуждали какъ у безумнаго, — онъ, въ свою очередь, испугался этихъ, словно для преграды ему, протянутыхъ рукъ его матери.

— Пустите, пустите меня! крикнулъ онъ какимъ-то ребяческимъ визгомъ. — Онъ еще не мертвъ, онъ живъ, папа!… Пустите меня къ нему!…

И онъ со всѣхъ ногъ, оттолкнувъ ее, ринулся въ комнату отца…

XXXVII

Любовь Петровна ухватилась за стулъ, — она шаталась… Блуждающіе глаза ея остановились на мнѣ.

— Дайте мнѣ воды, черезъ силу проговорила она.

Я растерянно глядѣлъ на нее только… Я сидѣлъ какъ раздавленный всей этою сценой.

— Воды! повторила она еле слышно.

Я кинулся къ ней со стаканомъ. Еще мигъ — и она грохнулась бы безъ чувствъ на полъ… Она уцѣпилась за мое плечо — и такъ и повисла на немъ.

Я обнялъ ее одной рукой, а другой поднесъ воду къ ея губамъ.

— Уведите меня отсюда, прошептала она, еще вся дрожа.

— Вы такъ слабы, — вамъ итти нельзя… Погодите немного! возражалъ я, суетясь и усаживая ее въ единственное кресло, находившееся въ комнатѣ и которое я какъ-то уловчился, не отымая руки отъ ея стана, подкатить къ ней, захвативъ ножку ея моею ногой.

Она мало-по-малу пришла въ себя. Я стоялъ предъ ней, уныло глядя на нее…

— Борисъ, заговорила она, быстрымъ движеніемъ проводя платкомъ по глазамъ своимъ, — вы все слышали… Это сынъ смѣлъ говорить своей матери… Вы свидѣтель, — я все сдѣлала, что могла… Я унижалась предъ нимъ…

— Вы видите, въ какомъ онъ состояніи, началъ я извинять моего друга, — онъ себя не помнитъ… Но вы сказали, время… Со временемъ, я увѣренъ, Вася…

Я вовсе не думалъ того, что говорилъ ей теперь, — и не зналъ, какъ кончить… Но она сама себя не обманывала:

— Онъ! сказала она, сдвигивая брови:- онъ непреклоненъ и упоренъ!… какъ отецъ…

Она задумалась на мгновеніе.

— Нѣтъ у меня сына, — кончено! рѣшила она, горько и горестно улыбнувшись. Она говорила не мнѣ, она забыла о моемъ присутствіи, — устами ея лишь невольно громко сказывалось то печальное заключеніе, до котораго она додумывалась въ эту минуту…

Она подняла глаза, и вдругъ — точно только теперь замѣтила меня, — вся зардѣлась отъ стыда, отъ гордости… Ей, можетъ-быть, только теперь пришло на мысль: что онъ? зачѣмъ? къ чему торчитъ здѣсь предо мною? — какою злою насмѣшкой судьбы поставлена я въ положеніе призывать этого мальчика въ свидѣтели, въ судьи?… Что за позоръ!…