Забытый вопрос

— Боже сохрани! возразилъ живо Вася. — Но если ты желаешь быть мнѣ искреннимъ другомъ, ты захочешь понимать меня, думать заодно со мною, ты станешь размышлять, ты увидишь, можетъ-быть, ты узнаешь многое, отъ чего ты будешь страдать и оскорбляться, и перестанешь быть тѣмъ, чѣмъ ты былъ до сихъ поръ, потому что я знаю, тетушка Анна Васильевна мнѣ еще сейчасъ говорила, у тебя сострадательное сердце и не глупая головушка. Къ чему же тебѣ страдать чужимъ горемъ? Да къ чему тебѣ и знать… Ахъ, Борисъ, право, заключилъ странный мальчикъ, — напрасно, напрасно отпустили тебя сюда!

— Нѣтъ, не напрасно! возражалъ я, — потому что горе вдвоемъ легче сносить, это всѣмъ извѣстно. Ну, я и возьму половину твоего горя!…

— О, о, какой ты отважный! улыбнулся Вася. — Только горю моему не поможетъ то, что ты, бѣлый голубокъ, замараешь въ немъ крылья.

Мрачное, почти злое выраженіе исказило мгновенно лицо Васи. Я никогда бы не повѣрилъ, что оно могло быть способно на такое выраженіе. Тутъ только понялъ я, что хотѣлъ онъ сказать, говоря, что не умѣетъ прощать…

— Онъ думаетъ, что у меня бѣлыя крылья, а я, я…

И почти съ ужасомъ вспомнилъ я въ эту минуту смущеніе, какое производила во мнѣ красота его матери…

Герасимъ Ивановичъ все не просыпался, и мы проговорили съ Васей вплоть до самаго обѣда. Онъ разсказалъ мнѣ, какъ, почти тому три года, пораженъ былъ ударомъ его отецъ. Это было зимой въ Петербургѣ. Васѣ шелъ тринадцатый годъ. Отецъ очень занимался имъ, самъ давалъ ему уроки. Комната его была смежна съ кабинетомъ Герасима Ивановича. Однажды вечеромъ отецъ его и мать уѣхали куда-то на балъ. Вася легъ въ постель, но долго уснуть не могъ; онъ съ вечера готовилъ математическую задачу назавтра и такъ и легъ, не добившись рѣшенія ея, — это его мучило и мѣшало спать. Вдругъ онъ услышалъ шумъ отворяющейся двери въ кабинетъ и чьи-то голоса. Хорошо, ступай! говорилъ его отецъ. Дверь опять затворилась. Кто-то скорыми шагами зашагалъ по коврамъ. — Ты вернулся, папа? спросилъ Вася изъ своей комнаты. Отвѣта не было. Черезъ нѣсколько времени мальчикъ опять рѣшился спросить: Папа, это ты? Но тутъ произошло что-то ужасное: какой-то грохотъ и хрипъ, отъ чего "я весь оледенѣлъ"; говорилъ Вася, "и думалъ, что умираю". Наконецъ онъ вскочилъ и кинулся въ кабинетъ. Одна свѣча горѣла тамъ на каминѣ, и Вася съ перваго раза не могъ понять, что случилось. Отца его не было! Только оглядѣвшись увидѣлъ онъ его въ дальнемъ углу, за письменнымъ столомъ. Бѣдный отецъ его лежалъ на полу недвижно, и густая, темная кровь текла у него по щекѣ: онъ наткнулся, падая, на уголъ тумбы съ какимъ-то бюстомъ, который вмѣстѣ съ нимъ и повалился. Отчаянный крикъ мальчика поднялъ весь домъ на ноги. Бросились за докторомъ; съ счастію, онъ жилъ не далеко и былъ дома. A то Савелій самъ, ремесломъ фельдшеръ, непремѣнно хотѣлъ пустить кровь своему барину — и убилъ бы его на мѣстѣ, объяснялъ Васѣ прибѣжавшій докторъ, который объявилъ, что это нервный ударъ. — "Папа перенесли на диванъ", продолжалъ Вася, "стали вокругъ него возиться… Я и разсказать тебѣ не могу, что со мною тутъ было: я ничего не видѣлъ, не слышалъ… Помню только, что я кидался, рыдая, съ людямъ и умолялъ: мамашу, мамашу скорѣе"! За нею поѣхали.

— Какъ она испугалась, я думаю! сказалъ я.

— Да… Я помню, какъ она вошла въ комнату, вся въ цвѣтахъ, жемчуги на шеѣ, въ такомъ прекрасномъ розовомъ платьѣ, взглянула на папа и вскрикнула…

— Она очень плакала, Вася?…

Онъ моргнулъ глазами и медленно проговорилъ:

— Она упала на стулъ и сказала: этого еще недоставало!… Потомъ расплакалась…

— Ей, должно-быть, было это очень больно, повѣрь, Вася!

— Я и вѣрю! отвѣчалъ онъ, строго взглянувъ на меня своимъ недѣтскимъ взглядомъ.

— Вы послѣ этого уѣхали за границу? поспѣшилъ я его спросить.