Забытый вопрос

Я пошелъ бродить по комнатамъ. Вся эта веселость, музыка, топотъ не въ состояніи были развлечь меня, — они, напротивъ. навели на меня какъ бы еще большую тоску. Я чувствовалъ что-то похожее на то, какъ если бы тебѣ въ ногамъ привязали пудъ свинца и сказали бы: ну, а теперь поди-ка, попляши! И ни на чемъ не могла остановиться мысль: Вася, мать его, баронъ Фельзенъ, Саша, — все путалось въ моей головѣ; точно облака, гонимыя вѣтромъ, проносились въ ней то тѣ, то другія неясныя черты, безтолковые обрывки фразъ, — безсвязно ныло что-то на сердцѣ тоскливое, противное, давящее. Скверно мнѣ было…

Въ гостиной разставлены были карточные столики. Немилосердо стучали по нимъ костлявыя руки играющихъ. Болѣе всѣхъ горячился генералъ Рындинъ; онъ игралъ въ преферансъ съ Ѳомой Богдановичемъ и старикомъ Золоторенко, которому везло "воловье счастье", какъ выражался генералъ, злобно фыркавшій и придиравшійся къ нему чуть не за каждую взятку. Бѣдный хозяинъ былъ въ отчаяніи: умоляющими глазами глядѣлъ онъ на сосѣда-пріятеля: — поудержи-молъ свою прыть хотя крошечку! — и великодушно самъ ставилъ ремизъ за ремизомъ. Но ничто не помогало; генералу шли однѣ семерки, да девятки, а Золоторенко, ни разу не отрывая глазъ отъ своихъ картъ, свирѣпо забиралъ одинъ за другимъ и его и Ѳомы Богдановича ремизы, обтирая лишь, въ интервалѣ сдачъ, свою отъ удовольствія ужасно потѣвшую, четвероугольную и лысую, какъ колѣно, голову. Петя, сидѣвшій, по обыкновенію, подлѣ отца, вытаскивалъ для этого каждый разъ изъ кармана его фрака огромнѣйшій фуляръ и засовывалъ его туда обратно, по минованіи надобности. Родитель его, когда сдавалъ, муслилъ большой палецъ правой руки толстымъ языкомъ своимъ, а затѣмъ языкъ этотъ такъ и оставлялъ высунутымъ въ углу рта на все время сдачи; эта невинная привычка выводила, видимо, изъ себя проигрывавшаго генерала:

— Послушайте, почтеннѣйшій, брякнулъ онъ ему наконецъ, — вѣдь я не докторъ!

Золоторенко передернулъ бровями и полѣзъ за прикупкой.

— Пантелей Савичъ, растерявшись крикнулъ Ѳома Богдановичъ, перекидываясь въ сосѣду и заглядывая ему въ глаза, — слышишь?

— Да, гм… промычалъ на это сосѣдъ, скидывая двѣ карты. — Онъ знаетъ! успокоительно закивалъ Ѳома Богдановичъ генералу.

— Такъ для чего-жь тогда, гаркнулъ тотъ опять, — для чего же вы мнѣ вашъ языкъ показываете?

Старикъ Золоторенко прижалъ карты къ груди, поднялъ голову, поглядывая на вопрошавшаго, — и объявилъ девять безъ козырей.

— Тьфу! плюнулъ генералъ, швыряя карты свои на столъ. — Какъ сквозь строй прогналъ! Я дѣлюсь!…

Сосѣдъ уложилъ бережно въ портфель проигранныя ему ассигнаціи, а два серебряные рубля, тутъ же случившіеся, сунулъ Петѣ, съ краткимъ объясненіемъ:

— На граматыку просилъ!…

— Ариѳметикѣ самъ выучитъ! желчнымъ смѣхомъ захохоталъ генералъ, кивая Петѣ на почтеннаго его батюшку.

И съ запорхавшимъ тотчасъ же на прыткихъ своихъ ножкахъ Ѳомой Богдановичемъ онъ направился въ бальную залу.

A на сердцѣ у меня ноетъ все та же тоска, та же неодолимая тяжесть пригибаетъ меня, словно огромный мѣдный колоколъ на меня опустили…

— Вася, должно быть, давно уже спитъ. Отправлюсь и я, — что мнѣ здѣсь дѣлать!

Надо было опять проходить черезъ залу, мимо генерала и Ѳомы Богдановича, остановившихся у самыхъ дверей, за креслами Любови Петровны. Ее только-что примчалъ къ мѣсту баронъ Фельзенъ и почтительно раскланивался предъ ней…

— Баронъ, а каковъ баликъ? обратился въ нему генералъ, обнимая взглядомъ эту сіявшую огнями залу, съ гремящимъ оркестромъ на хорахъ и оживленною толпой танцующихъ. — Хоть-бы въ Петербургѣ, а?

— A не дай Боже, — гдѣ-жь намъ до столицы? воскликнулъ, чуть не вспрыгнувъ съ радости, Ѳома Богдановичъ и кинулся обнимать его превосходительство.

— И я осмѣлюсь повторить: "не дай Боже!" сказалъ улыбаясь Фельзенъ, — потому что въ Петербургѣ этотъ балъ конечно на половину не былъ бы такъ веселъ.

— А, такъ, такъ! еще радостнѣе возгласилъ хозяинъ и кинулся обнимать барона.

Но тотъ успѣлъ ускользнуть вовремя….

— Праздникъ вашъ, дѣйствительно, прелесть, дядюшка, обернулась къ нему Любовь Петровна.

Никогда не забуду я ея лица въ это мгновеніе: ничего загадочнаго, русалочнаго не оставалось уже на немъ; никогда еще такою сіяющею улыбкой не улыбались эти раскрытыя, влажныя ея губы. Это было счастливое, почти надменное отъ счастія лицо!…

Необычайное выраженіе его поразило не одного меня.

— Давно-съ, давно-съ, сестрица, не видалъ я васъ такою живою и прекрасною, галантерейно отпустилъ ей генералъ, видимо любуясь ея красотой.

Она не отвѣчала и только глянула на него снизу вверхъ, откинувши свою увѣнчанную лиліями прелестную голову на спинку кресла. "Вы правы", говорилъ этотъ блаженный взглядъ.

Генералъ, широко улыбаясь, наклонился надъ ея кресломъ.

— Жить, сестрица, значитъ, еще можно?

— Должно! проговорила она, смѣясь; но въ звукѣ ея голоса было что-то болѣе чѣмъ веселый отвѣтъ на шутливый: вопросъ генерала.- On ne vit qn'une fois, примолвила она и обернулась съ Трухачеву:

— Намъ начинать, кажется? Велите вальсъ играть…

Она отправилась выбирать кавалеровъ.