Зачем учить математику

Денисов начинает подсказывать. Потом ещё Серёгин. И даже (о, боже!) Васильков. Потом ещё и ещё кто-то, включая девочек. Кажется, весь класс ему шепчет, и в этой какофонии он ничего уже разобрать не может.

– Ну, Тихонов, – злорадствует химичка, – что же ты стоишь, как девушка на выданье? Вон, весь класс тебе помогает.

– Ну почему же весь, – вяло защищается Тихонов. – Стаханов молчит. Да и вы не очень…

Все ржут. Химичка продолжает насмешливо улыбаться, но лицо её желтеет оn бешенства.

– Тихон, да лан, нарисуй чего-нибудь, не томи Татьяну Юрьевну, – вдруг говорит Стаханов.

Все ещё громче ржут.

– Стаханов, не волнуйся, – смотрит него Татьяна Юрьевна, – ты следующий!

Тут Тихонов смутно что-то припоминает и начинает писать на доске. Она этого не ожидала и молча следит за ним. В классе слышен гул одобрения. Кто-то говорит:

– Вот тебе и Мария Кюри!

– Дурак, – отвечают ему, – Мария Кюри – это женщина.

– Какая разница?

– О, господи!

Тихонов пишет, пишет, пишет, и вдруг понимает, что всё, больше ему написать нечего. Он исчерпал свои возможности.

– Это всё? – спрашивает Татьяна Юрьевна.

– Всё, – грустно кивает Тихонов.

– Но это ведь только половина решения, да и та неправильная! Садись. Три.

Тихонов идёт к своей парте, недоумевая, почему не два. Весь класс тоже удивлён.

– За что три-то? – шепчет ему сзади Серёгин.

– А я знаю? – поднимает брови Тихонов. – Ты у неё спроси.

Тир

Сегодня небо похоже на океан. Разве бывает такое небо? Нет, не бывает. Но вот легкую облачную рябь при желании можно принять за гребни волн. Во всяком случае, Тихонову ничто не мешало представлять, как он на корабле бороздит небесные просторы.

Со второй половины апреля сидеть в школе становится совершенно невозможно. В форточки в классах сочится запах настоящей весны, заглядывает солнце и слепит глаза, как бы заигрывая и спрашивая: дурак, ну куда ты уставился? Что ты там увидел на доске?

Залетают мухи и кружат в вальсе под лампами, радуясь приходу тепла. С улицы доносятся весёлые детские крики и лай – там идёт полноценная жизнь. Они же, школьники, как рабы на галерах, прикованные цепями, должны грести и грести, не видя мира вокруг.

Когда в шесть или в семь лет тебя отправляют в школу, тебе не дают выбора. Можно сколько угодно рассуждать о притеснении женщин, геев и евреев в истории человечества, но никого никогда не притесняли так, как детей. И это совершенно открыто продолжается прямо здесь и сейчас, в цивилизованном двадцать первом веке!

Тихонов с друзьями прогуливал сегодня уроки.

– Парни! – предложил Серёгин, – а давайте в тир!

Мысль была неплохая. Тир располагался в старом фургоне рядом с кинотеатром в десяти минутах ходьбы от школы. Там за небольшие деньги можно было пострелять из пневматических ружей во всякие цели.

Когда они пришли, дверь оказалась запертой изнутри. Это никуда не годилось, они проделали такой путь, и что, зря? Массажин постучал. Ничего. Он постучал ещё громче. И ещё, и ещё. Примерно через минуту дверь открыл опухший небритый мужчина в семейных трусах.

– Чего надо? – грубо спросил он.

– Милый, кто там? Пицца? – раздался женский голос из глубины фургона.

– Мы пострелять, – вежливо сказал Тихонов.

– У нас обед! Приходите через час – ответил мужчина. – Лучше через полтора.

И бесцеремонно захлопнул дверь.

– Какой обед! – возмутился Серёгин. – Сейчас же только одиннадцать!

– Ладно, ребят, не судьба, пойдём обратно, – предложил Денисов.

– Обидно! – поник Массажин. – Он нас похоже за лохов принимает!

Тихонов хотел уже согласиться с Денисовым и уходить, но тут заметил кусок проволоки под колесом фургона.

– Есть идея! – сказал он. – Мы запрём его там! Пусть подумает о своём плохом поведении.

Все, кроме Денисова, поддержали эту идею.

– Блин, а вдруг он вырвется и догонит нас? Может, не надо?

– Не ссы, Дэн, мы прочно замотаем!

Тихонов несколько раз пропустил кусок проволоки в дверные ушки и скрутил концы между собой. Проволока была толстая и скручивалась плохо, пришлось стараться. На последнем витке она выскользнула из руки, и он нечаянно врезал локтём в стену фургона. Он замер, в напряжении выжидая. Вдруг с той стороны задёргали дверь.

– Бежим! – шепнул он.

Друзья рванули в разные стороны. Тихонов помчался в направлении кинотеатра – там внутри легко было спрятаться, да и людно, а люди добрые не позволят бить ребёнка. Мельком он заметил Серёгина, летящего через дорогу, и Массажина, бросившегося во дворы. Куда направился Денисов, он не видел.

Через пару минут он уже стоял в укромном уголке между кафе и раздевалкой в кинотеатре и тяжело дышал. Погони не было. Выждав на всякий случай некоторое время, он осторожно вышел на улицу. Надеясь найти остальных, он побродил в окрестностях тира. И в самом деле, вскоре появился Серёгин, а потом и Массажин. Денисов нашёлся позже всех – в грязной школьной форме и печальный.

– Дэн, похоже, тебе досталось…

– Ну, как всегда, – вздохнул он. – Вы гадите, а я убираю.

Почитай отца твоего, мать твою

– Лёша, а что ты такой грустный всё время?

– В смысле?

– В прямом! Печальный какой-то.

– Ну, ты не права! Я бываю очень весел!