– В общем, случилась такая история, когда я был ещё маленьким совсем. Лет пять-шесть, не больше, в школу ещё не ходил. Но и не меньше, иначе хрен бы я это помнил. Как-то моя мама вернулась из командировки. А папа в это время бухал со своим друганом на кухне. У мамы была бутылка хорошего коньяка припрятана, для праздника или ещё зачем. Папа, пока мамы не было, её нашёл и выпил, а вместо коньяка налил чай. И вот, мама приехала, и сразу вычислила, что там не коньяк. У неё началась истерика, она схватила бутылку, и побежала на кухню с криком: я убью тебя! Но это не папе, а его другу, она всегда считала, что в том, что он пьёт, его друзья виноваты.
– Это что, она так расстроилась из-за коньяка?
– Да не, не в коньяке дело. Просто ей надоело. Всю жизнь одно и то же. Последняя капля типа. Ну и вот, прибежала, кричит, что убьёт его. А тот встал, здоровый такой мужик, и пошёл на неё, тоже кричит: ну давай, убей, давай! Глаза бешеные, кулаки сжал, думаю, сейчас сам убьёт…
Тихонову стало трудно говорить, и он замолчал. Он не знал, что так разволнуется, рассказывая эту древнюю историю.
– А отец-то твой что? – спросил Денисов.
– Да ничего, – глубоко вдохнув, ответил Тихонов. – Сидел рядом и тупо в стол смотрел. Мать визжит от ужаса. Я тоже стал орать. Никогда я так не кричал. Помню, удивлялся даже, что не могу громче орать, потому что чувства, как говорится, меня переполняли. Я даже не кричал, а ревел, как животное какое-то. А мама из дома убежала. Я её до ночи ждал, стоял у окна, и молился, лишь бы она вернулась. Я думал, что она больше никогда не придёт.
– Пришла?
– Да, пришла, поздно ночью. Вот, короче, мне кажется с тех пор у меня и началось. Но не уверен. Это так, догадки! Я ж не психоаналитик. Хотя, если верить психоанализу, самые страшные травмы мы-то как раз и не помним.
– Мда, Тихон, мрак.
– Да ладно, бывает. У меня много таких историй было. Но когда постарше стал, уже полегче воспринимал. Привык типа. Ну ладно, Дэн, давай. Тут наши дороги расходятся. До завтра!
– Давай, старик, до завтра!
Школа – не церковь
Бывает так, что в разгар весны вдруг наступает осень. Небо заволакивает тяжёлой серой пленой, холодает, и моросит противный дождь. Всё выглядит так, что не отличишь – то ли это поздняя осень, то ли середина апреля. Хотя осенью на дорогах падшая листва, – подумал Тихонов. – Или павшая? Осень это умирание, а весна рождение. Но не одно ли это и то же?
На математику он пришёл невыспавшийся, опухший, растрёпанный. Он проспал и поэтому собирался в большой спешке, даже не успел почистить зубы и причесаться. Гришина уже сидела в классе за партой.
– Привет, – чуть виновато прохрипел он. – Извини, хотел вместе в школу идти, но будильник не услышал…
– Ты похож на воробья под дождём, – засмеялась она. – Видел таких? Сидят на ветке, надулись как шарики, перышки в разные стороны…
– Спасибо, – пробормотал он, довольный, что она не в обиде.
Вчера вечером он сделал невозможное – домашнее задание по математике. Пришлось, конечно, посидеть, ведь он многое пропустил, давно не следил за тем, что было на уроках. Но за несколько часов он разобрался. «Если бы не лень, то был бы отличником», – говорила про него физичка. А ей он верил.
Ирина Александровна начала урок. Тихонов приготовился – сейчас она спросит его: «Тихонов, ты сделал домашнее задание?» Он ответит: «Да, Ирина Александровна!» Она: «Покажи!» И вот он ей покажет, а оно и в самом деле сделано!
Но, мельком взглянув на него, она не стала спрашивать про домашнее задание. То ли она была настолько проницательна, то ли ему просто не повезло. Впервые за учебный год он его сделал сам, и впервые она не захотела проверить! Закон подлости.
Ирина Александровна сразу приступила к новой теме. Она грузно поднялась, взяла мел, повернулась к ученикам и начала рассказывать вводную часть.
– Боже, что это! – вдруг воскликнула она.
Все встрепенулись. Она с выражением крайнего удивления смотрела на Тихонова.
– Что я вижу? – повторила она.
Тихонов пожал плечами. Все остальные тоже недоумевали.
– Мало того, Тихонов, что у тебя расстёгнута рубашка чуть ли не до пупа, так ещё и крест висит всем напоказ! Ты школу с пляжем или церковью не перепутал?
Тихонов опустил голову и в самом деле увидел голую грудь, но не до пупа, конечно, а совсем немного – забыл с утра рубашку застегнуть на три верхние пуговицы. На шее у него действительно висел золотой крестик, ему подарила его тетя год назад на день рождения. Она была хорошей женщиной, и из уважения к ней, а отчасти на всякий случай (вдруг Бог всё-таки есть и слышит его просьбы?), он его носил. Но какое до этого дело математичке, ему было непонятно. Он молча застегнул две пуговицы и спрятал крест.
– Алексей, – сказала она, тыкая в него мелом, – ты хоть знаешь, сколько величайших умов науки церковь сгубила?
– Ломоносова? – вдруг спросил Стаханов.
Она перевела взгляд на него.
– Миша, причём здесь Ломоносов?
Он сник, разрубленный её огненным взором, словно мечом джедая. Она повернулась обратно к Тихонову: