Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Наконец, показательно, что зарождение и эволюция сюжета «Искушение» связаны с таким персонажем из крестьян, как извозчик: до 1861 г. извозчик выступает протагонистом в девяти текстах – почти в половине всех произведений этого сюжетного типа. После отмены крепостного права количество произведений, в которых извозчик подвергается дьявольскому искушению, падает. Всего лишь два текста – «Власть земли» Г. И. Успенского (1882) и «Извозчик Клим» В. Н. Куликовой (1886) – по-прежнему эксплуатируют мотив искушения деньгами. Постреформенный рефлекс этого сюжета обнаруживается в финале знаменитого цикла Г. И. Успенского «Власть земли». В заключение серии очерков вставлен рассказ о реальном крестьянине Гавриле Волкове, который сформировался как личность после отмены крепостного права и решил во что бы то ни стало выбиться в люди, пропитался духом алчности и накопительства. Не видя перспективы в родной деревне, Гаврила уходит в Питер извозчиком и однажды ночью обнаруживает оброненную поздними седоками муфту и в ней серебряное портмоне с 40 рублями. Присвоив деньги и вещи, Гаврила спешно сбегает в деревню, оставляет деньги жене и, вернувшись в столицу, продолжает работу. Однако начинается следствие, и Гавриле приходится дать взятку приставам, чтобы от него отстали. Большая сезонная конкуренция вынуждает его в конце концов снова вернуться в деревню, где у них с женой рождается двойня – настолько не вовремя, что родители убивают детей[562]

. Документальность и репортажность очерка Успенского разрушают сюжетный шаблон первой половины XIX в.: сюжет уже не может развязаться ни самоубийством героя, ни счастливым обогащением благодаря возврату денег владельцу. Логика реальности не вписывается в клишированные рамки, оказываясь и обыденнее, и трагичнее литературы.

У Куликовой, текст которой издан Комиссией по устройству народных чтений (т. е. для чтения простолюдинам), коллизия разрешается, напротив, благополучно, воспроизводя положительный сценарий «вознагражденная добродетель», восходящий к Полевому и Булгарину[563]

.

Оттесняя сюжет о дьявольском искушении на периферию, рассказы об извозчиках все чаще тяготеют к обыденности и бессобытийности. В трех рассказах 1860–1880‐х гг. извозчик оказывается обманут уже вовсе не дьяволом, а другим человеком, причем благородным. Согласно логике царившего тогда реализма, возница превращается из потенциального преступника в жертву социального неравенства. У раннего Г. И. Успенского в «Извозчике» (1867) и никому не известного Д. А. Дмитриева в одноименном рассказе несчастный возница часами тщетно дожидается у парадной «барина», пообещавшего прислать сдачу с крупной ассигнации[564]

. Поздний Успенский в «Извозчике с аппаратом» (1889), улавливая дух времени, и вовсе увидит риски для профессии в жестяных аппаратах, установленных для сбора платы прямо в экипажах и угрожающих существенно подорвать доход.

Наконец, апогеем бессобытийности и рутины извозчичьей работы могут служить два рассказа последней трети XIX в., в которых сюжет строится не на конфликте между извозчиком и седоком, а на отказе от их противостояния и на репрезентации тяжелых рабочих будней и семейной жизни героя. Так, в «Тоске» Чехова (1886) и в «Извозчике» А. Г. Поповой-Волховской у протагониста умирает сын, но возница вынужден без перерыва и дальше зарабатывать себе на хлеб[565]

. Чехов со свойственной ему тонкой рефлексией нарушает одну из конвенций рассказов об извозчиках: протагонист хочет излить душу, рассказав седокам о смерти единственного сына, однако никто не желает его слушать, и в итоге он исповедуется своей лошади. Провал или даже невозможность коммуникации (излюбленная тема Чехова[566]) между пассажиром и извозчиком подрывают литературный и культурный миф о легкой и непринужденной беседе между седоком и возницей (см. ниже). Извозчик у Чехова лишается профессиональной роли, чтобы стать таким же человеком, как и его пассажиры.