Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Таким образом, внутри популярного литературного сюжета находил разрешение сложный социальный конфликт – во-первых, напряжение между элитой и простонародьем, а во-вторых, антагонизм между свободными и рабами (крепостными). Отношения между ними, однако, оказываются при ближайшем рассмотрении гораздо более сложными. Дело в том, что до 1861 г. нанятый в городе извозчик, особенно с поздней осени и до конца весны, по своему статусу, как правило, был крестьянином-отходником, т. е. крепостным или государственным крестьянином, ушедшим в сезонный промысел от помещика или приказчика за фиксированный оброк. Число трудовых мигрантов-отходников неуклонно росло с конца XVIII в. на всем протяжении XIX в.[571]

Более того, по данным переписи, среди извозчиков, например, Москвы в 1902 г. из 15,4 тысячи собственно «москвичей» оказалось всего 220 человек[572]

. Масштаб миграции до отмены крепостного права был, конечно, меньшим, однако все равно большинство извозчиков в старой столице и Петербурге 1800–1840‐х гг. становились отходниками из своей губернии ради сезонного заработка. Именно в Москву отправляется Ванюша в «Мешке с золотом» Полевого, чтобы восстановить потерянные сбережения отца и претендовать на руку Груни. К середине века миграция между крупными городами и деревнями (особенно определенных губерний – Ярославской, Новгородской, Костромской) значительно выросла[573]

. При благоприятных условиях крестьяне оставались в столицах, сколачивали небольшой капитал и даже выкупались на волю или же годами жили на вольных хлебах, высылая помещикам оброк. Такой уклад нашел яркое отражение в рассказе Писемского «Питерщик» (1852), где сметливый и пробивной ярославец Клементий делает карьеру в Петербурге. Но уже с рассказа Полевого извозчик в литературе устойчиво предстает как посредник, челнок не только между районами и локациями города, но и между деревней и городом.

Таким образом, извозчик-отходник в восприятии городского жителя представал в одно и то же время и как крепостной, т. е. представитель далекой деревни, работающий на земле, и как свободный субъект, горожанин, рассчитывающий только на себя и живущий собственным заработком здесь и сейчас в столице. Одновременная свобода и закрепощенность порождала уникальный феномен полусвободного-полураба, создавая в глазах пассажиров, да и в воображении самих возниц, иллюзию разрушения социальной иерархии в момент максимальной близости и доверительного общения между заказчиком услуги и ее исполнителем.

Поскольку подавляющее большинство литературных произведений XIX в. созданы представителями образованных и высших классов, только этим можно объяснить, что целые пласты городской реальности (с весьма значительным участием трудовых мигрантов-крестьян) оставались буквально невидимыми и неизвестными для художественной словесности того времени. К 1840‐м гг. до 80–85% всех городских наемных рабочих из крестьян трудились на фабриках[574], однако история литературы и культурная память не знает почти ни одного произведения 1840‐х – первой половины 1850‐х, где действие происходило бы на фабрике или хотя бы тематизировало такую судьбу отходника. Исключение – роман Д. В. Григоровича «Рыбаки», в котором есть эпизодическое описание ткацкой фабрики[575]. Литература и публицистика второй половины века, разумеется, разрушили это негласное табу. Тем не менее в свете нашей проблемы этот пример отчетливо демонстрирует слепые зоны в репрезентации целых классов, социальных групп и связанной с ними реальности в России того времени. Чтобы написать физиологический очерк о фабричных рабочих (мужчинах, женщинах или детях), недостаточно было просто выйти на улицу, нанять извозчика и проехаться по злачным районам, необходимо было получить доступ на завод, в цеха и на производство. В конце века, с развитием марксизма в России, это станет модным и востребованным занятием, в эпоху же до отмены крепостного права писатели и журналисты, как правило, довольствовались самым простым и естественным типом наблюдения – пешей прогулкой по улицам или поездкой в санях или дрожках извозчика. Именно он был представителем «настоящего» народа, до которого было проще всего дотянуться.