Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

К середине столетия этот сюжет распространяется с извозчиков на другие группы крестьян и простолюдинов. Например, в «Поликушке» (1863) Л. Н. Толстого искушается дворовый Поликей, в народной драме Потехина «Чужое добро впрок нейдет» (1855) – сын состоятельного держателя постоялого двора Михайло, нашедший туго набитый купеческий бумажник, а в повести Левитова «Накануне Христова дня» (1861) – и сам обеспеченный хозяин постоялого двора Липат Семеныч. На рубеже XIX и XX столетий, с появлением конки, трамваев, а затем и автомобилей, извозчики постепенно вытесняются на окраины больших городов, а вместе с этим – на глубокую периферию литературы и смежных дискурсов. Но только для того, чтобы уступить сиденье таксистам.

Глава 13

Конструирование крестьянских субъектов в прозе для народного чтения

Недавние исследования «чтения для народа» в Российской империи второй половины XIX в., проведенные на обновленной методологической основе, поставили проблему целенаправленного формирования простонародного читателя и богатого, но слабоизученного набора повседневных практик, с этим связанных[585]

. Государственная политика в области народного образования (начального и среднего) уже с начала XIX в. рассматривала крестьян и простолюдинов как особую категорию подданных, которой нужна специальная литература и особый тип просвещения, отличный от других сословий. Субъектом обучения в рамках такой идеологии выступал не только крестьянский ребенок, но и любой взрослый простолюдин, выучившийся грамоте и чтению и нуждающийся в книгах для саморазвития. Приравнивание совершеннолетних читателей к обучаемым «детям» ставило их в подчиненное положение и, конечно же, предполагало в глазах чиновников соответствующих ведомств существование или разработку определенного типа дискурса, который сочетал в себе черты одновременно педагогические, управленческие и просветительские. На их пересечении возникал особый тип дискурса и тип управления крестьянским чтением, который я буду называть «дидактическим» и который нуждается в изучении. Эта глава, опираясь на существующие исследования в первую очередь А. И. Рейтблата, М. С. Макеева и Я. Я. Агафоновой, посвящена раннему этапу формирования особого дидактического типа дискурса в эпоху до отмены крепостного права (1839–1861). Принято считать, что массовое распространение литературы, специально написанной интеллигенцией для народного чтения, началось в 1860‐е гг.[586], однако на самом деле первые, хотя и не такие масштабные попытки создать особую «литературу для народа» относятся к началу 1840‐х гг., что представляет несомненный интерес для историков чтения, образования, литературы и культуры.

Основываясь на массиве литературы для народа, написанной известными (М. Н. Загоскин, В. А. Соллогуб, В. И. Даль, М. Л. Михайлов, Марко Вовчок) и забытыми (В. П. Бурнашев, Ф. Русанов, М. А. Корсини) писателями и писательницами, я выявляю ее наиболее частотные сюжеты («элементарные сюжеты» в терминологии Т. А. Китаниной), прагматику и образ идеального конструируемого субъекта, который крестьяне-читатели, по замыслу создателей, должны были усвоить и воплотить в собственном поведении. Поскольку рассматриваемые тексты были созданы образованной элитой с целью перевоспитания и обучения крестьян, наиболее широкой теоретической рамкой главы служит именно теория модернизации, хотя я отдаю себе отчет в том, что она является далеко не единственным нарративом для объяснения практик пользования собственной грамотностью среди простолюдинов того времени[587]. В частности, для уточнения и корректировки продуктивно обратиться к концепции «субъекта» и «субъектности» (см. главу 2), которые позволяют историкам улавливать и описывать не только транслируемые «сверху» модели, но и горизонтальные практики и индивидуальный выбор и опыт людей. К понятию «субъект» и «субъектность» я прибегаю еще и для того, чтобы точнее определить объект исследования, включающий в себя не просто списки книг для чтения, их сюжеты, тематику и стиль, но те ценности, модели социально одобряемого поведения и образы «себя» (т. е. крестьян), которые в книгах для народа транслировались в сознание воспринимающих субъектов. Дидактическое воздействие могло осуществляться напрямую через инструктивные тексты (советы, притчи, рекомендации) и через тексты фикциональные (художественные). Именно вторые являются основным предметом этой главы, хотя к источникам первого типа по мере необходимости я также буду обращаться.