Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Конец 1830‐х гг. был как раз тем временем, когда в образованных литературных и чиновничьих кругах оформляется представление о том, что крестьяне нуждаются в особом типе чтения, специально разработанном для них «сверху» и соответствующем просветительским государственным задачам. Оно стало возможным только после того, как Министерство народного просвещения под руководством графа Уварова начало серию реформ образовательных учреждений и, в частности, начальных и воскресных школ для крестьянских детей, а также уездных училищ[596]. Одновременно с 1837 г. в другом министерстве под руководством графа Киселева была запущена еще одна реформа, касающаяся государственных крестьян, которая ставила целью улучшить быт и управление крестьянскими общинами. Государственные инициативы «сверху» встречали заинтересованное участие «снизу» (и одобрение, и критику) – в среде журналистов, издателей, литераторов, педагогов, с конца 1830‐х гг. все чаще вовлекавшихся в эту образовательно-дидактическую сферу книгоиздания, которая ранее не воспринималась как стоящая внимания и не осознавалась как часть словесности. В совокупности усилия многих акторов из среды литераторов, чиновников, педагогов, администраторов составляли то, что можно назвать модернизационным устремлением российских «просвещенных бюрократов» – способствовать улучшению положения крестьян при существовании крепостного права и постепенно, изнутри системы, готовить условия для его отмены

[597].

В рамках тех же уваровских реформ были созданы условия и для интенсивного развития педагогических изданий и рекомендательной библиографии[598]

. Параллельно в литературной критике 1830‐х гг. возникает особый тип рецензий на «детские книги», которые как раз в этот период выделяются в специальную литературную нишу. Наиболее популярными и рекомендуемыми авторами были А. П. Зонтаг, В. Бурьянов (В. П. Бурнашев), А. О. Ишимова, Б. Федоров и др.[599] Однако даже у основоположника критики детской литературы Белинского не было какой-либо продуманной и последовательной концепции «детской литературы»

[600]. В 1830‐е гг. «неистовый Виссарион» разделял идею о необходимости особых книг для детей, однако в конце жизни, в 1846 г., полностью изменил свою позицию и ратовал за единый репертуар изданий для взрослых и детей. Примечательно, что в отношении книг для простолюдинов Белинский, судя по всему, всегда придерживался мнения о необходимости специальной литературы. Так, в рецензии на «Сельское чтение» (1843) критик приравнивал «простой народ» к детям, подчеркивая исключительную сложность его перевоспитания: «Простой народ похож на ребенка, только говорить с ним еще труднее: у ребенка ум мягок, как воск, и чужд всяких привычных понятий, а у простого народа ум и неразвит и упрям: за него надо приниматься умеючи и с толком»[601]

. Другой ведущий детский писатель, критик и автор литературы для народа Одоевский в не опубликованном при жизни наброске «Какой науке учить народ?» без объяснений ставил ребенка и «мужика» на одну доску и советовал руководствоваться при их образовании одними и теми же методическими и дидактическими принципами[602].

Книги для народа, которые начали целенаправленно создаваться образованными писателями и чиновниками, по моим данным, в 1839 г., не только отличались от низовой/лубочной словесности, но и отпочковались от «рассказов из крестьянского быта», хотя и имели с ними много общих черт. Дидактизм, инструктивность, четкость авторской позиции – вот что отличало этот тип литературы от смежных с ним жанров. Более того, дидактические книги для народа предназначались их создателями для борьбы с низовой и лубочной литературой, которую образованная литературная элита и критика считали эстетически беспомощной и вредной для крестьян[603]. Потенциальный читатель из народа должен был прочесть рассказанную историю и извлечь из нее моральный, религиозный или практический урок. Авторы отнюдь не скрывали своих задач и декларировали их на первых или последних страницах своих сочинений прямым текстом, поскольку важной особенностью такого повествования была прямолинейность. Так, автор одной из самых первых книг для народного чтения «Деревенский староста Мирон Иванов» (334 страницы!) Бурнашев, укрывшийся на этот раз под псевдонимом Борис Волжин, заявлял: