Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Уподобление русского мужика непосредственно сфинксу, мифологическому существу женского пола, испытывающему царя Эдипа, судя по всем данным, могло возникнуть лишь в пореформенный период в связи с подготовкой отмены крепостного права. В 1862 г. в письме П. В. Анненкову Тургенев напрямую уподобил русский народ «сфинксу»:

Дела происходят у Вас в Петербурге – нечего сказать! Отсюда это кажется какой-то кашей, которая пучится, кипит – да, пожалуй, и вблизи остается впечатление каши. Освистанный Дюкре-Дюминиль-Костомаров, – а там Чичерин-доктринер и Аксаков со своим «Днем», и Никита Безрылов и тоже освистанный Ч<ернышевск>ий. Все это крутится перед глазами, как лица макабрской пляски, а там внизу, как черный фон картины, народ-сфинкс, и т. д. Хочется взглянуть на все это собственными глазами, хоть наперед знаешь, что все-таки ничего не поймешь[731]

.

В том же году в романе «Отцы и дети» Базаров, штудирующий анатомию глаза, в «загадочный взгляд» не верит, но поклоняется иному фетишу – вере в свою полезность для русского мужика, который на самом деле его не понимает и принимает за «шута горохового». Хотя в романе слово «сфинкс» не вложено в уста Базарова, его отношение к народу передано через другое витиеватое сравнение с мистическими персонажами готических романов Анны Радклиф: «Русский мужик – это тот самый таинственный незнакомец, о котором некогда так много толковала госпожа Ратклифф. Кто его поймет? Он сам себя не понимает»[732].

В 1878 г. Тургенев подвел итог этой теме стихотворением в прозе «Сфинкс».

Ба! Да я узнаю эти черты… в них уже нет ничего египетского. Белый низкий лоб, выдающиеся скулы, нос короткий и прямой, красивый белозубый рот, мягкий ус и бородка курчавая – и эти широко расставленные небольшие глаза… а на голове шапка волос, рассеченная пробором… Да это ты, Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок, соотчич мой, русская косточка! Давно ли попал ты в сфинксы?

Или и ты тоже что-то хочешь сказать? Да, и ты тоже – сфинкс.

И глаза твои – эти бесцветные, но глубокие глаза говорят тоже… И так же безмолвны и загадочны их речи.

Только где твой Эдип?

Увы! не довольно надеть мурмолку, чтобы сделаться твоим Эдипом, о всероссийский сфинкс![733]

Логика метафорических переносов выстраивается такая: греческий миф о загадке сфинкса – метафорический перенос на русскую жизнь (ср. «загадка сфинкса русской жизни» у Герцена в «Былом и думах») – русская жизнь сужается до русского народа – русский мужик как сфинкс, загадывающий интеллигенции загадку.

В литературоведении было широко распространено мнение, что именно Тургенев первым из русских писателей стал последовательно интерпретировать жизнь и образ мышления крестьян как таинственные и далеко не всегда поддающиеся разгадке[734]. Начиная с некоторых рассказов из «Записок охотника» («Касьян с Красивой Мечи», «Смерть», «Бежин луг», «Бирюк» и др.), Тургенев, о чем уже говорилось выше, целенаправленно конструировал образы крестьян как психологически закрытые и «иные», подчиняющиеся иному типу рациональности и окутанные романтическим и даже мистическим флером. Между тем одновременно с Тургеневым в прозе о крестьянах конца 1840–1850‐х гг. существовали аналогичные попытки, однако они оказались не такими успешными и остались в тени канонизированных «Записок охотника».