Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

Нужно даже некоторое мужество, чтоб не только явить свое собственное сочувствие, но и от общества потребовать сочувствия к такому смиренному и некрасивому герою, каков Аким, который останется вечно непонятным для Запада и над которым он всегда готов вдоволь надругаться. Этот оскорбленный, ограбленный и разоренный Аким, умевший из-под развалин своего земного благосостояния возрасти до такой недосягаемой для нас нравственной высоты, заставляет читателя даже стыдиться тех буйных выходок, которые возбуждаются в самом читателе в пользу Акима[745].

Через день, 12 марта, поступил отзыв Константина:

Этот рассказ – дело серьезное, и в нем я признал русского человека с той глубокой стороны, к которой не всякий питает сочувствие. <…>

Аким, после попытки пожара, это – такое лицо, которое выше несказанно всякого европейца на его месте, который, несмотря на первую неудачу, если бы не струсил, влепил бы пулю в лоб или зарезал своего соперника и не преминул бы при сей верной оказии порисоваться и выкинуть какой-нибудь драматический эффект. Особенность русского человека, а вместе и русской истории (о чем у меня уже написано кое-что), именно состоит в отсутствии всякого эффекта, всякой фразы. <…> Русский человек или, лучше, русский крестьянин есть, в существенных своих проявлениях, действиях и словах, такой великий наставник и проповедник истины и добра христианского учения, который убедит всякого, кажется, кто упрямо не заткнет ушей. <…>

Теперь уже, в предыдущей повести и, наконец, в «Постоялом дворе», русский человек слышен; особенно в «Постоялом дворе» образ Акима, высокий его подвиг душевный сильно овладевают впечатлением, и душа возвышается[746].

Такая «клерикализация» образа Акима вызвала отпор Тургенева (2 апреля 1853 г.: «не могу не повторить, что со всем сказанным К<онстантином> С<ергеевичем> – согласиться мне трудно»[747]

), однако финал повести, где Аким после пережитого духовного переворота становится богомольцем, в самом деле, как мы помним, подталкивал к подобной интерпретации. Можно предполагать, что несогласие Тургенева с трактовкой Константина Аксакова касалось акцентов – слишком жесткого противопоставления европейского и русского человека в их реакции на причиненное зло. Тургенев не соглашался с гипостазированной Аксаковым религиозностью русского человека; писателю был чужд такой подход, о чем свидетельствует поздняя повесть «Степной король Лир», где религиозный и мистически настроенный бедный дворянин Мартын Харлов представляет альтернативу «смирному» Акиму.

Диалог Тургенева с Аксаковыми привел корреспондентов к проблематизации еще одной стороны прозы о крестьянах – языка. 4 октября 1852 г. И. С. Аксаков сообщал Тургеневу: