Загадка народа-сфинкса. Рассказы о крестьянах и их социокультурные функции в Российской империи до отмены крепостного права

С другой стороны к исследованию темной природы русского мужика подошел Даль в очерке «Русский мужик» (1846)[765]

– серии трех зарисовок из крепостного быта. В каждой описываются повседневные сцены из сельской жизни крестьян, в которой мало что происходит, но, очевидно, по замыслу Даля, они многозначительно намекают на то, как крестьяне мыслят и почему так ведут себя. Во всех зарисовках крестьяне предстают иррациональной силой, как субъекты, не задумывающиеся о своих поступках, а помещики – как разумные и рациональные, но применяющие по отношению к крестьянам насилие.

В первой сцене мужики грузят в подвал помещика зелень и коренья, демонстрируя полную индифферентность и незаинтересованность в сохранности провианта. Когда подошедший помещик Степан Денисыч спрашивает старосту, зачем они кидают зелень на песок, все молчат. Помещик берет старосту за ухо и начинается выкручивать и учить, что в рацион крестьянина должны входить и овощи. Все соглашаются. Во второй зарисовке крестьяне на Святой неделе, балясничая, пропускают лучший момент для сева. Один мужичок бедствует особо, так как ему подсунули плохую лошадь, он ее продал и быстро проел деньги. Ему ничего не остается, кроме как пойти к барину просить о помощи. Наконец, последняя зарисовка изображает бунт крестьян под влиянием вестей из соседней деревни: они хотят все разом перейти на оброк. Помещик их проучил – с помощью капитан-исправника стал наказывать избранных, в результате чего волнение было подавлено.

Никакого метауровня в очерке Даля, как в других его «картинах» (см. главу 9), нет, и потому крайне сложно делать выводы о какой-либо авторской идеологии или внятной позиции. Однако взятые вместе, с обобщенным синекдохическим названием «Русский мужик», сцены из крестьянского быта демонстрируют три стороны крестьянского характера, как он увиден этнографом Далем: нерациональность, безответственность и коллективизм. Бесфабульность, фрагментарность и натурализм Даля во многом предвосхищают рассказы Успенского, которые стали наиболее скандальным изображением темной стороны русского крестьянина в дореформенной словесности.

Начиная с 1857 г. Успенский публиковал в периодике короткие сценки, очерки и рассказы с подзаголовком «очерки народного быта», составившие в 1861 г. его первый сборник, который имел большой резонанс. В мой корпус вошли не все тексты сборника, а лишь 12 (другие рассказы и сцены из первого сборника не касаются крестьян напрямую), среди которых только три («Старуха», «Рассказ за чаем» и «Змей») содержат четко различимый элементарный сюжет. Почти тотальная бессюжетность, замеченная синхронной критикой, может быть истолкована на символическом уровне как невозможность событийности в крестьянской жизни. К. Ю. Зубков, специально изучавший логику сюжетосложения у Успенского в сравнении с другими авторами рассказов о крестьянах, так характеризовал специфику его взгляда на народ:

Для творчества Успенского релевантны в первую очередь социально-экономические параметры. Крестьянство и высшие сословия у него несовместимы не потому, что первое «народно», а вторые – нет, а потому, что представители разных слоев общества выросли в разных условиях и воспитаны совершенно по-разному. Иными словами, к рассказам Успенского понятие «народ» вообще приложимо в очень малой степени. <…>

…для Успенского понятие народа вообще лишено какого-либо значения, отличного от этнографического. Именно изображения народа как носителя нравственного начала требовали и народники, и толстовцы, подобные Семенову[766].